Горбовский - [11]

Несмотря на то, что все вопросы, волновавшее ее, странным образом разрешились и ушли на второй план, Марине не хотелось прекращать разговора. Ее одолевало стол редкое желание поболтать. И почему-то поговорить хотелось о Горбовском. Слишком глобальные отрицательные эмоции вызвал в ней сегодня этот человек, и хотелось выговорить то, что тяготило душу.

– Знаешь, сегодня Горбовский очень сильно обидел одну студентку…

– Так-так?..

– Она подошла к нему после пары, чтобы отпроситься. Милая рыженькая девочка. По лицу видно, что совестливый человек.

– И что он?

– А он в своем репертуаре. Сказал, что ему плевать, даже если у нее кто-то умрет в семье. Только личная смерть освобождает от занятий.

– Скот, – сказала тетя и помолчала. – Совесть у него есть?

– Сомнительно. Но вся соль не в этом… После этого девчонка разревелась и пулей вылетела из аудитории. Выяснилось, что у нее действительно умерла мать совсем недавно.

– О, господи… А он это услышал?

– Думаю, что да. Но ему все равно.

– Ох, моя хорошая, теперь ты думаешь об этом, да?..

– И это не дает мне покоя. Как будто на моих глазах изувечили невиновного. А я просто стояла рядом, и… могла что-то сделать, если бы действительно захотела, но не сделала… Я поступила трусливо. Малодушно. Понимаешь?

– Ну-ну, девочка моя, не вдавайся в самобичевание. Жизнь жестока, а политику отношений нужно поддерживать всегда. Если бы ты высказала ему в лицо, что ты о нем думаешь, что бы ты изменила? Его характер? Или, может быть, мать этой девочки вернулась бы к жизни вследствие твоей смелости? Ты ничего не в силах изменить, как бы высоконравственна ни была. Мораль – это еще не всё. Должна быть стратегия. И то, что ты промолчала, вовсе не делает тебя малодушной. Ты поступила грамотно. Представь, что бы было, если бы ты не сдержалась и поведала ему все, что ты о нем думаешь? Как бы ты себя сейчас чувствовала? Гораздо лучше, как считаешь?

– Но все же мне… тяжело, когда я об этом вспоминаю.

– Иначе и быть не может. Это жизнь.

– Убедительно, – сказала Спицына и помолчала. – Сердце болит.

– Что же конкретно заставляет его болеть?

– Не знаю… – Марина задумалась. – Не знаю. Трудно разобраться.

– Только лишь то, что ты безмолвно позволила этому произойти? Или что-то еще?

– Что-то еще.

Несколько секунд они молчали, обе пытаясь докопаться до сути.

– Тебя волнует то, почему он такой? – предположила тетя.

Марина задумалась и…

– Нет! – ответила она резко, уже понимая, что врет.

– Зачем обманывать тетю? Словно я не пойму тебя, осуждать начну.

– Просто я задумалась и испугалась, что это и правда может быть так. Но пока что я сама не понимаю, что меня так тревожит. Надеюсь, не то, что ты сказала.

– В этом нет ничего постыдного. Каждый человек рано или поздно задается вопросом, в чем корень зла…

– Мне не стыдно, мне противно, – прервала Марина, – это разные вещи. Я снова и снова вспоминаю о нем, несмотря на то, что мне это омерзительно. Я хотела бы прекратить думать о нем и обо всей этой ситуации, а не могу. Словно болючая заноза засела под кожей… Меня просто тошнит от этого.

– Вот что: тебе надо отвлечься. Найди что-нибудь, что сумеет заглушить эти ощущения.

– Надеюсь, это само пройдет. Мне надо быть более терпеливой.

– Мари, ты такая впечатлительная! Как бы чего не вышло…

– Что ты имеешь в виду? – прищурилась Марина.

– Да нет, ничего, не забивай голову. Это не имеет значения, к тому же я не хочу сглазить.

– Ладно, я уже подхожу к дому.

– Хорошо, родная, позвони, когда сочтешь нужным.

– Позвоню, – пообещала Марина, замедляя шаг.

– Люблю тебя, девочка моя. Миритесь с Лёней – это самое главное.

– Знаю. И я тебя.

Марина сбросила и спрятала сотовый в карман. В нерешительности постояла у входа во внутренний дворик, переминаясь с ноги на ногу и периодически сжимая кулаки. Затем шагнула внутрь и направилась к детской площадке. Там, под цветущим розовым деревцем японской вишни, стояли новенькие ярко-зеленая качели. Марина села на них, подхватила ноги и стала легонько качаться, глядя перед собой и силясь очистить голову от ненужных мыслей. Ветерок приносил дурманящий запах сирени.

Через полчаса из подъезда вышел отец. Должно быть, он увидел дочь с балкона, пока курил, и теперь спустился (так и планировала Марина). Он медленным шагом подошел к девушке и встал напротив. Во всей его фигуре, рослой и крепкой, сейчас ощущалась приглушенная вина и скрытая неуверенность. Он прокашлялся, намекая на свое появление. Но Марина не подняла глаз. Она глубоко ушла в себя, и внутри нее сейчас происходили глобальные по масштабам процессы, в ней развертывались и угасали целые морально-философские вселенные, сияющие мириадами звезд и планет. Марина не видела ничего перед собой, поглощенная созерцанием этого действа, пока отец не вытащил ее из бессознательного космоса:

– Чего это ты тут сидишь, домой не заходишь?.. – спросил он странным, не своим голосом.

В этой интонации ощущалась готовность со всем смирением принять обжигающий, обвиняющий, карающий взгляд дочери, которого он, несомненно, заслуживал; и узнать в нем взгляд женщины, которая ушла от него, оставив ребенка, но все еще была любима, и ужаснуться этому дьявольскому сходству, и обрадоваться ему. Точно так же, как Леонид Спицын обожал и презирал бросившую его жену, он любил и ненавидел свою дочь, похожую на мать и внешне, и характером, хотя матери даже не помнившую.