Горбатые мили - [4]

— Не могу. Спасибо.

— Нет, аргументов[5] у меня предостаточно. Сэр!

— Хватит! — Назар замотал головой.

— Сэр-р-р! — просительно и вместе с тем скандально, чуть ли не с угрозой пробасил Венка, чувствуя себя оскорбленным, в шею вытуренным из порядочного общества. — Разве так можно? По-человечески, что ли? Обижаете! А за что? Я, если хотите, к вам от чистого сердца. Вы, — приставил ладонь к груди Назара, — мне, — ту же ладонь поднес к своей груди, — понравились.

В бухту медленно входила «Армань». Из-за мыса Астафьева сначала показался ухоженный, безукоризненно белый нос — подновленный до подхода к Находке. Потом полубак с надстройкой.

Разгневанный Венка увел глаза от ближайшего городского дома — увидел абрис баркентины, навигационный, установленный на мачте «Тафуина» локатор — два железных крыла, быстро наклонился к водителю:

— Видишь сатураторные будки?

— Эти?.. Под одной крышей?

Перед тем как распорядиться, Венка необыкновенно бережно, словно уникальное произведение зодчества, поместил на переднее сиденье сундучок, попробовал — не упадет?

— Подруливай к ним и жди.

Равнодушный ко всему, смурый водитель открыл дверцу, ничем не выказав, поедет или нет.

— Вышел приказ касательно придуманных вами, тралфлотовцами, кавалькад. Строжайше запрещено… Я расписался. Если прихватят меня…

— Что там?.. Трус этакий! — разразился Венка. — Соображай! Получишь-то не по счетчику — сразу всю дневную выручку. Мне что, по-твоему, жалко их, что ли? — хлопнул себя по прямоугольной выпуклости на обтянутом бедре.

Назар терялся в догадках — что происходит? А Венка суетился у второй машины с кубиками, открыл у ней дверцу:

— Да, краб. Нет, не промысловый. На такой никакого спроса. Там-то, что ли? То же самое! Кому-то нужен! Королевский, говорю! Видишь, он все равно что корона в драгоценностях. Теперь пристраивайся к зафрахтованному мною в кильватер.

Чем загрузить третью машину? Сорвал с виска одолженный тралмейстером берет. В четвертую браво вскочил сам.

— Куда?.. — сдался водитель.

Из облака выхлопных газов, перейдя на крик, Венка великодушно, как всемогущий, обещал создать Назару в плаванье режим наибольшего благоприятствования.

— За меня держитесь, за меня! Не пропадете!..

— Вот эт-да! Не перевелись еще широкие натуры. Как гул-яйет! Меня аж завидки берут! — Прохожий морского образца остановился, руки у него опустились как плети.

— А что хорошего? Пораспустили, видишь же! — пошел на него сугубо сухопутный.

— Ну зачем вы в самом деле!.. — кто-то обиделся за Венку. — Не существует же, нет предписания, как тратить честно, собственным горбом добытые деньги. Или это не довод?

Слух о таких выездах тралфлотовцев разнесся по всем портам. Озорным вроде Венки что главное? Ударить ротозеев по мозгам: смотрите, вот как я могу!

— Моряк сошел на берег! — примирительно и ругливо загудел детина в бушлате с чужого плеча. — Он, может, в действительности… — сытно икнул, — наверно, в бездну эту, в проклятую, заглядывал, как я. В самое ее нутро. А то дышал смесью из циклона и антициклона.

Вереница такси скрылась из виду.

— Нам тоже… пора податься к Аляске, под Клондайк, — сказал четвертый, мучительно переживая собственную трезвость. — Поиздержались! — вывернул карманы. — На днях «Тафуин» туда отправляется. Наймемся на него во имя больших копеек?

Детина в бушлате ухмыльнулся. Мыкался, бороздил он под Клондайком с Венкой на среднем рыболовном траулере (эсэртэ). Камбала там устилала под ними дно чуть ли не в два-три ряда. Когда она, в большинстве желтопузая, шлепалась на палубу, то выгибалась и часто била хвостом: аплодировала. Матросы-добытчики переглядывались, отпускали соответствующие случаю шуточки, с задором, пунцовея от усилий, подталкивали, пинали, гребли бело-бурые, резвые лепехи к горловине бункера.

Последний замет перед возвращением к родному берегу не предвещал никакой беды.

Из приподнятого на палубе трала сначала просыпалась живность, какая всем давно примелькалась. Пошли в ход деревянные скребки — она полетела чайкам на прокорм. Как только ссыпалась с верхней кромки никому не нужная треска, так показались на свет торчащие рожки, среди них, в комьях донного голубого ила, концы стального троса.

Что удумал подкинуть из своих чертогов морской дьявол? Мину…

При виде ее на эсэртэ кое-кто утратил дар речи. Могла ж взорваться, всех поднять в воздух.

4

Кончился медосмотр.

Назар приложил ладонь к внутреннему карману кожанки — ощутил приятную мягкость санитарного паспорта с автографами врачей городской поликлиники и аляповатым оттиском-заключением: «ГОДЕН».

У пирса в общем строю замерли, как на торжественной поверке, ошвартованные траулеры: худощавые, с нервически подтянутыми боками, развалистые. Он словно выбирал, какой из них поприглядней.

За углом мастерской, ближе к урезу моря, возвышалось жилье из того, что оказалось под рукой, из старого, кое-где пробитого брезента, защитной парусины, бумазеи, тонкого холста и меченных треугольниками простыней. Наклонный задник крайнего навеса с единственной стенкой изнутри выгнули чьи-то спины, плечи, головы, локти… На фанере, прицепленной над предупреждающими плакатами кабинета техники безопасности, взблескивала свежая киноварь: «Осторожно, здесь холостяки!» Напротив неизвестно для чего полыхал костер. Рядом на спутанной траве валялись роскошные яловые сапоги, явно неряхи: в налипшей сельдяной чешуе. Где-то близко кончалась жизнь пишущей машинки: стучала, запиналась. Остро тренькала гитара, и кто-то ломким, неподдающимся баритоном пел о том, что человек счастлив уже потому, что может однажды уйти в плаванье, причем все равно куда, лишь бы открывались виды на угодные душе просторы.