Горб Аполлона - [39]

Я искал защиты от неизбежности. Я искал ответ на мучившие меня вопросы. Как странно устроено провидение, и как всё неправомерно. Кого обвинять? Передо мной всё проходило, всё виделось и исчезало. И я ничего не мог поделать со скорбью своей утраты.

Эвелина сразу стала заниматься практическими делами, вопреки Сашиным представлениям, что она растеряется, заболеет, не переживёт. Одета она была самым странным образом: не в траурной одежде, а в каком‑то вычурном восточном кафтане с брюками. Лицо её было красиво раскрашено, она потратила достаточно времени на свой туалет.

— У меня есть к тебе дело. Я должна тебя спросить о пенсии, наследстве, — обратилась она ко мне, беря меня под руку.

— Почему Саша распорядился отдать половину? По законам нашего штата, всё должно принадлежать жене.

Я заметил, что она уже всё знала, кому что полагается. Она читала завещание и рассвирепела на Сашу, потому что он разделил наследство между нею и сыном поровну. И это та, которая метала громы и молнии из‑за ребёнка! Теперь, когда парень вырос, завёл гёлфренд и собрался жениться, теперь мать Эвелина не хочет делиться с сыном Сашиными деньгами. Мальчик уже больше не её, он теперь ей не принадлежит. Вот так распределяется забота и любовь. Материнская любовь. И мужская.

Я встретил сына. Это был крепкий, здоровый парень спортивного вида. Он был совсем не похож на отца, ничего не выдавало его болезнь, разве только некоторое подёргивание лица и вставленные в уши аппаратики. Он хорошо говорил и по–русски, и по–английски и вёл себя вполне по–деловому как распорядитель.

В прощальной речи я сказал только небольшую часть того, что я передумал и переживал. Я сказал, что был искренне привязан к Саше и его любил, что нас связывало. И как Саше в конце жизни открылось начало вечной любви.

Выступали разные люди. Кто более его любил? Кто был предан друзьям? Кто был верен своему слову? Кто мирнее относился к своим врагам? Кто‑то из студентов прочёл в его память стихи. Все говорили, что он был хорошим человеком. Облегчило ли и успокоило ли ему это последние минуты?

Одна женщина, Сашина коллега из другого университета, просила у Саши прощения за то, что слишком поздно оценила его доброту и ум. Она призналась мне, что долго не видела за Эвелиной, ни его таланта, ни ума, презирала Сашу за малодушие, и только со временем поняла, как женщина может разрушить самого лучшего из мужчин.

Я отыскивал взглядом ту, тайную. Была ли она? Или это создано его воображением? На кладбище я заметил печальную девочку, совсем молоденькую, невысокого роста, тоненькую, которая стояла поодаль склонившись над цветком, который держала в руке, и плакала.

— Это она! — сразу же пронеслось в моей голове. И в этот момент раздался звук прощания, — последний звук Сашиной земной жизни. Я краем глаза видел, как она поцеловала цветок, который послала вслед Саше, потом отвернулась и, не дав мне рассмотреть её лица, быстро ушла. Я глядел ей вслед и думал. Может быть, мне это привиделось, может быть, её не было, и это только моё уставшее состояние создало этот образ? Действительно ли я её видел? Я только знал наверняка, что больше я никогда не услышу бархатный Сашин голос: «Витя, ты не спишь? Давай обсудим проблему зла и добра. Поговорим с друг другом. С жизнью. Хочешь я прочту тебе свои последние стихи:

Сначала нужно сгореть дотла.

А потом?

А потом возродиться из пепла».

Эти слова высечь бы на нашем прямоугольном, мшистом камне, который далеко и одиноко лежит на берегу Финского залива и наслаждается ветром с моря. Может быть, это был бы лучший памятник моему другу.

Я стоял неподвижно и опомнился, будто проснувшись, когда ощутил чьё‑то прикосновение — пора возвращаться обратно к жизни. Пора возвращаться из одних чувств к другим.

Весь город готовился к Рождеству, на окнах висели гирлянды, свечи, повсюду праздничное благоухание. Звонили колокола. Люди радовались, ликовали и возрождались. И мой любимый друг, и разбойник на кресте тоже, может быть, где‑то там веселятся… В это Рождество я почти верил, что с Сашей мы ещё встретимся.

* * *

На другой день Ева вернула рукопись Виктору.

— Я читала со смешанным чувством. Было сопереживание, но было и душевное сопротивление против вашего друга. Почему такие мужчины попадаются в сети? Я всегда удивляюсь вкусам людей в выборе партнёров. Саша был в опьяняющей власти секса, бога Диониса. Любил ли он? Он не должен был так растворяться. Мне не нравятся люди, которых ничто не может привести в негодование. Жизнь в значительной степени бывает тем, чем мы её делаем.

— Кажется, это вы слишком. Я считаю, что кто любит, тот не подвластен разуму и воле. А как отделить страсть от любви? Сам Бог не может разграничить, что в нас идёт от природы, а что идёт от свободы. И что же тогда любовь, по–вашему?

— Любовь — это вольтова дуга, взаимность, а не так, что один горит, как факел, сам по себе и сгорает… в другом.

— А мне нравится любовь сама по себе как таковая. Просто любить. Любовь к красоте, к творчеству. Любить для взаимности? Ведь в любящем и есть творчество, он создаёт миф о своей любви и в ней черпает силы и вдохновение.