Гора трех скелетов - [74]

– Холера! – выругался я.

– Сам холера! – Йованка села на обочине. – Ну и что дальше, пан начальник?

– Будем ждать Дороту. Она отвезет нас в Маглай. Мне позарез нужно увидеть доктора…

– А на твоем лимузине доехать туда нельзя?

– Кто же пропустит через КПП машину арестанта?

– Ага! – думая о чем-то своем, кивнула Йованка. – И по этой причине тебе пришлось пасть в ножки пани редакторше?

– А есть какие-то другие варианты?

– В таком случае запиши себе в графу непредвиденных расходов чистку брюк. Ты испачкал колени, когда стоял перед долговязой цаплей…

Я сдержался, но с каким трудом это мне далось.

– Брюки я испачкал сейчас, когда полз. На коленях я стоял перед ней в трусах…

Одному лысому черту ведомо, куда завел бы нас милый разговорчик. На диво тихая ночка шелестела листиками придорожной ольхи. В рощице чуть слышно цвинькала страдающая творческой бессонницей пташка. На руке моей громко тикали командирские часы с облетающим планету спутником.

– Мы, кажется, квиты, – с мстительным удовольствием сказал я.

– Квиты? Почему же?

– Ну, ты же взяла на себя охранника в гостинице…

Короче, красная «астра» Дороты Ковалек подъехала удивительно вовремя. Я сел рядом с Доротой, Йованка сзади и так далеко от меня, словно она сидела не в машине, а на последнем ряду в ночном кинотеатре. Ни единого слова от нее не услышал я на протяжении всей дороги.

У дома доктора Булатовича Дорота выключила движок и приоткрыла свою дверцу.

– Лучше бы вам остаться, – без всякой надежды на успех предложил я. И слова мои, конечно же, не возымели действия. Более того, из машины вылезли обе мои спутницы.

Я звонил долго, на крыльце было слышно, как дребезжит колокольчик в прихожей. Еще больше насторожила меня входная дверь: она оказалась незапертой. Когда она неожиданно легко подалась под рукой, я сказал вполголоса:

– А вот теперь бегом в машину. И если что, как можно быстрее в часть.

В прихожей было тихо, темно и… страшно. Страх, который живет в нас с детства, страх, от которого у тебя останавливается вдруг сердце и мурашки бегут по телу. Страх близкой, совсем близкой смерти. И не твоей, чужой.

Я стоял на пороге в сумеречном оцепенении. Глаза постепенно привыкали к темноте, и то, что мало-помалу становилось видным, попросту не укладывалось в сознании. «Этого не может быть!» – разубеждал я себя.

А потом вошедшая в прихожую Йованка забухала по паркету своими тяжеленными бахилами, щелкнул выключатель… Уж лучше бы она не делала этого! На докторе Булатовиче не было ничего, кроме надетой задом наперед белой рубахи. Он лежал на ковре в луже крови, и широко раздвинутые и задранные вверх голые ноги были привязаны к двум кухонным табуреткам.

Рядом со мной в рвотном позыве скрючилась Дорота. Закрыв рот ладонью, она метнулась в открытую ванную, сдавленно вскрикнула и, выбежав оттуда, нагнулась в кухне над раковиной. Стоило бы и мне последовать ее примеру. Рубаха, по грудь пропитанная кровью, была слишком коротка, чтобы закрыть чудовищный разрез на животе, из которого через всю прихожую тянулись сизо-лиловые шнуры кишок. Никогда не думал, что человеческие кишки такие длинные.

На кухне Дорота выворачивала себя наизнанку.

– Похоже, это не она, – задумчиво заметила чуть побледневшая Йованка.

– Что «не она»? – вздрогнул я. – Да ты что, ты соображаешь…

– Вот поэтому я и говорю, что не она. Актриса из нее никакая…

Я смотрел на совершенно спокойное лицо стоявшей рядом со мной женщины и не верил ушам своим.

– Ты и вправду подумала, что Дорота смогла бы?… Но зачем, зачем?

Йованка не ответила.

На стене большими кровавыми буквами было написано что-то по-сербски.

– «За нерожденных!» – перевела Йованка и добавила: – Вот в такой позе лежат в гинекологическом кресле, кому делают аборт…

С тяжелым сердцем подошел я к телу несчастного старика. Я осмотрел его, пытаясь видеть и не видеть одновременно. А потом закрыл ему глаза. Мне не раз приходилось делать это в Боснии.

– Он был уже мертв, когда они сделали это, – пробормотал я. – Посмотри на его лицо: он не успел испугаться.

– Мы виноваты, – хрипло прошептала Йованка. Она подошла к столу и, схватив графин, начала пить прямо из горлышка. Из кухни донесся шум льющейся воды.

– Он их впустил в дом, – тихо сказал я. – А то, что на стене, – чтобы сбить полицию со следа… Доктор Булатович не делал абортов.

– Ты уверен?

Я поднялся на второй этаж, где находилась спальня хозяина дома. Обернув руку взятой из шкафа футболкой, я открыл тумбочку у кровати. Бумажник с деньгами лежал сверху, там же, в нижнем ящичке, я обнаружил массивные золотые часы швейцарской фирмы «Мозер». Что касается улик, то их было две, причем одна из разряда виртуальных. Все говорило о том, что я был единственным человеком, побывавшем в спальне старика после его смерти. В прихожую я вернулся с уликой № 2 в руке.

– У него ничего не взяли, – сообщил я Йованке. Она невесело усмехнулась:

– А ты думал, это ограбление?… Там, у камина, – отпечаток ботинка. Армейского, как у нас с тобой. А одежду доктора я нашла в ванной. На халате дырка примерно там, где сердце. Он его ударили ножом еще в дверях. Потом они раздели его… и все такое прочее.