Гора мертвецов - [3]
Послушайте, как она звучит вдалеке! Перед лицом моря люди невольно хлопают по своим телам спортивными снарядами. Ландшафт звучит, кассы и кассеты поют. А здесь на вашем сидении? Вы ничего не слышите? Превратите человека в приставку, нет, в подставку, нет, в заставку, а еще лучше — в засаду на дереве, откуда мы сможем влепить так, что от зверей останется только мокрое место, где листья гнутся под тяжестью сока смерти.
Другие снова вылетают пулями[1] из лыжных станций. Вы только посмотрите в зеркало! Вы такой же! Вперед, пли! На вершине скрипят края снежной шапки. Проделать трюк, чтобы быть содержательным. Сегодня самому пора бы уже содержать в себе что-нибудь такое, чего никто из подобных вам никогда не узнал бы. Были бы вы ребенком, у вас на плечах еще висели бы крылья-плавники — остатки маминого тела. Болезнью Господь вытирает пыль с вашего отражения, в котором вы хотели уподобиться ему. То, что вы не такой, как он, делает вас отходами. Повернитесь! Я могла бы высказаться о вас, как об отходах, но я молчу. Наслаждаюсь воспоминанием, до блеска вычистившим луга моего сознания. Лицо за оградой, прекраснейшая пора для катания на лыжах и позднее зимнее солнце.
Теперь время тоже тянет вашу раму, которая, между тем, совсем перекосилась. Из-за того, что когда-то вы были вместе с самыми близкими людьми, в том числе со мной, теперь время объявило вас окончательно готовым. Вы свободны. Ходите своими жалкими ногами по чердаку для сушки белья, неистовый бездомный, то есть, у вас была бы крыша над головой, но вам под ноги капает вода с белья. Сидите же, наконец, смирно! Другой тоже хочет отдохнуть, быть прижатым к стулу рядом с вашим, с жалким напитком в руке. Вы никому не нужны, когда рука грубо дергает вас за рукав, пока вы еще повергаете к своим ногам презренно малое.
Позвольте познакомить вас со смертью, чтобы утащить вас, наконец, с этого света, из этого опасного пьяного хохота шварцвальдцев. Это ничего, что загробный мир тоже оторван от земли своей «левой» работой. Там лежат разные люди. Однако они стали такими разными только после смерти. Сейчас восемь часов тридцать одна минута. Ваш доклад начнется прямо сейчас, и больше никто ничего не увидит. Теперь говорите, после сигнала! Беззвучного сигнала. Говорите!
На экране приятный пейзаж, не кричащий! Окаймленный камышом пруд, излучающий что-то угрожающее, но в то же время спокойный. Пожилому мужчине удалось вырваться из своего каркаса, и теперь он ковыляет туда-сюда, шатаясь и волоча за собой обломки. Элегантные официанты подают напитки ему и женщине, а также нескольким дамам и господам, пришедшим послушать его доклад. Женщина пьет кофе одна, в стороне за маленьким столиком.
Пожилой мужчина:
Природа покоится. Гроза разворачивается и снова обращается против нас, а ведь мы только что попрощались с ней и надеялись не увидеться так скоро. Неприятная встреча, отраженная на поверхности исхлестанного пруда. Ведь этот покой в лесах и в облаках — не конец движения. Скорее, оно только начинается. Природа возникает в движении. Мы — ее середина. Мы — ее средство заставить померкнуть свечение вокруг. Мы вооружены намеками на нашу экзистенцию. Она распыляет нас, как аэрозоль, на волосы и ботинки, чтобы мы, пьяные от самих себя, все-таки были под защитой. В то же время мы разрываем воздух, мы — такой крупный скот, что не можем спастись от собственного дыхания. В движении яд. Мы включаемся в познание, а познанное материализуется, и мы собираем его в свои сети, метр за метром, минута за минутой. Наши походы в гости были заменены кино-, видео- и фотоаппаратами. Лишь благодаря этому возникаем мы, приходим в гости ранним утром, ведь мы же хотим провести день с пользой, а в это время наши соски уже теребят. Мы как толпа! Мы сбиваемся в кучу! В народной музыке, или как там еще ее называют, старухи вытряхивают себя из подарочных мешков своих тел, до тех пор, пока не растекутся лужами под своими сиденьями, а потом, раскачиваясь, подтанцовывают к циллертальским бабникам. Наши экскурсии становятся все более организованными, только для того чтобы мы могли дезорганизовать собой природу. К образу каждый из нас подходит человеком цельным, а отходит — образованным. Однако всегда подразумевается отражение так называемой реальности, мы воображаем ее и кажется, что мы вывели ее на свет. Мы — это Здесь. Ужас нашего внезапного появления уже давно готовился в якобы успокоенном мире. И теперь все рушится. Мы жалуемся на дыры в слоях атмосферы, но мы все еще безжалостно запихиваем в себя бывшее — то, что раньше было Природой. Сок стекает у нас по подбородку, по подборке домашнего видео. Ведь мы верим, что так вносим в наш род животное начало, войну. Отростками этого рода мы колотим своих партнеров. И тем глубже загоняем себя в отчужденность. Слепое пятно[2] животной природы должно одним ударом выбить нас из пресного бытия. Мы приспосабливаем природу к себе, мы превращаем ее в себя, чтобы она соответствовала нам. Мы приносим в дом свежесть, закупоренную в бутылке. Присоседиться на халяву — вот наша истинная ценность! Природа обязана нам своим приходом, мы же обязаны ей тем, что нам позволено прийти, чтобы перепрыгнуть с одного берега ручья на другой. Пойдемте же туда и будем скорбеть в речных долинах, где они строят электростанции! Им нельзя делать этого. И только в нашей скорби возникает она — Природа, она по-настоящему просыпается только при мысли о том, что скоро наступит конец. Мы, юные пионеры природы, уладим с ней все наши дела. Только после смерти она начинает жить. А что, разве подобное еще никому не удавалось? Разве сама Его смерть не стала началом нашей жизни? Что говорит Бог? И почему? Потребность в природе — стремление к бесполезному? Эта скорбь увлекает нас в потерянное, присвоенное нами: в нашу давно обреченную землю? В таком состоянии она принадлежит нам больше, чем целой и невредимой. В ней мы потеряем себя, но все-таки это будет большее везение, чем в тот раз, когда мы купались, а нас приберегли на потом, и мы выплыли — смогли без страха раскинуться на солнышке. Мы хорошо приспособились к потере, потому что нужда объединяет. В наших стенаниях растет Чувство Собственности, и для чужой нужды нет места. Эти деревья, этот засохший кустарник, эти мертвые жабы — они нужны нам! Будь они в безопасности, их бы и видно не было, и мы не обращали бы на них никакого внимания! Мы больше не одни, мы чувствуем себя частью Большего — нам это нравится. Мы можем спасать и придавать Разрушенному новый облик. Наш облик! Мы не отходим далеко, чтобы ничего больше не менялось. Теперь мы лучше следим за собой. Мы — защитники реки. Мы — речные стрелки! Мы — в процессе прибытия, но мы никогда не прибудем. Потому что наше прибытие должно всегда ожидаться. Мы — спасители, желающие быть во всем одновременно. Уютно укутавшись в свою причастность, они сидят здесь, под бронебайковыми одеялами против разрушителей, их выколачивают палками, от них поднимается пыль, и они поют под гитару. Нарушают своими голосами тишину в эфире. У них никогда не возникает необходимости перевести дыхание. А потом приказанное появляется на экране, которым они заслоняют природу, чехлы природы. Словно резинки, они вдевают себя в Величие ландшафта и не отпускают его от себя. Повисли мертвые трусы. Они встречаются друг с другом: «Свет, камера, мотор!», — чтобы явить себя во всей красе и славе и взять у себя интервью. Когда становится достаточно светло, включается камера, с помощью которой они вписывают себя в жизнь. Перед ними, как торбы, держат микрофоны, и они жалуются в свет и в пустоту — туда, где им лучше бы исчезнуть. Прежде чем свет ослабнет и скорбно вернется в самого себя. Вот они уже снова появляются перед домашним банком, мясным прилавком телевизора. Потому что Природа не хочет видеть ИХ! Поэтому им приходится смотреть на самих себя. Но сейчас светает. И познанное становится чувством. Каждому свое, не так ли? И каждый скрывает от соседей свой счет чувств, с которого уже давно снимает проценты. Каждый делает это по-своему, закрывает листом белой бумаги, запятнанным позором, но заметным уже издалека. Мы громко возвещаем о себе: мы, в центре Европы. На самом деле наши познания не доросли до реальности, но мы можем выполнять функции ее палачей.
Классическая музыка... Что интуитивно отталкивает все больше людей от этого искусства, еще вчера признававшегося божественным? Знаменитая австрийская писательница Эльфрида Елинек как в микроскоп рассматривает варианты ответа на этот вопрос и приходит к неутешительным выводам: утонченная музыкальная культура произрастает подчас из тех же психологических аномалий, маний и фобий, что и здоровое тихое помешательство пошлейшего обывателя.Обманывать любимую мамочку, чтобы в выходной день отправляться не в гости, а на чудесную прогулку по окрестностям — в поисках трахающихся парочек, от наблюдения за которыми пианистка Эрика Кохут получает свой главный кайф, — вот она, жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новое для русскоязычного читателя произведение нобелевского лауреата Эльфриды Елинек, автора романов «Пианистка» и «Алчность», которые буквально взбудоражили мир.При первой встрече с Елинек — содрогаешься, потом — этой встречи ждешь, и наконец тебе становится просто необходимо услышать ее жесткий, но справедливый приговор. Елинек буквально препарирует нашу действительность, и делает это столь изощренно, что вынуждает признать то, чего так бы хотелось не замечать.Вовсе не сама природа и ее совершенство стали темой этой книги, а те "деловые люди", которые уничтожают природу ради своей выгоды.
Из книги «Посох, палка и палач» — сборника трёх пьес Э.Елинек, лауреата Нобелевской премии по литературе 2004 года. Стилистика настоящей пьесы — площадная. Автор эпатирует читателя смесью грубых и изысканных приемов, заставляет содрогаться и задумываться о природе человека — причудливой смеси животных инстинктов и высоких помыслов.Постановка комедии «Придорожная закусочная» в венском Бургтеатре вызвала шумный скандал. Практически никто в Австрии не выступил в защиту Э.Елинек, и она вообще хотела отказаться от жанра драмы. Всё же одно трагически-скандальное событие, дерзкое убийство четырёх цыган, заставило писательницу вернуться к этому жанру и создать еще более неудобную и остро социальную пьесу «Посох, палка и палач».
Это раннее произведение (1972) нобелевского лауреата 2004 года Эльфриды Елинек позволяет проследить творческие метаморфозы автора, уже знакомого русскоязычному читателю по романам «Пианистка», «Алчность», «Дети мёртвых».
Эссе для сцены австрийской писательницы и драматурга, лауреата Нобелевской премии Эльфриды Елинек написано в духе и на материале оперной тетралогии Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга». В свойственной ей манере, Елинек сталкивает классический сюжет с реалиями современной Европы, а поэтический язык Вагнера с сентенциями Маркса и реальностью повседневного языка.
«Отранто» — второй роман итальянского писателя Роберто Котронео, с которым мы знакомим российского читателя. «Отранто» — книга о снах и о свершении предначертаний. Ее главный герой — свет. Это свет северных и южных краев, светотень Рембрандта и тени от замка и стен средневекового города. Голландская художница приезжает в Отранто, самый восточный город Италии, чтобы принять участие в реставрации грандиозной напольной мозаики кафедрального собора. Постепенно она начинает понимать, что ее появление здесь предопределено таинственной историей, нити которой тянутся из глубины веков, образуя неожиданные и загадочные переплетения. Смысл этих переплетений проясняется только к концу повествования об истине и случайности, о святости и неизбежности.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
Эйприл Мэй подрабатывает дизайнером, чтобы оплатить учебу в художественной школе Нью-Йорка. Однажды ночью, возвращаясь домой, она натыкается на огромную странную статую, похожую на робота в самурайских доспехах. Раньше ее здесь не было, и Эйприл решает разместить в сети видеоролик со статуей, которую в шутку назвала Карлом. А уже на следующий день девушка оказывается в центре внимания: миллионы просмотров, лайков и сообщений в социальных сетях. В одночасье Эйприл становится популярной и богатой, теперь ей не надо сводить концы с концами.
Сказки, сказки, в них и радость, и добро, которое побеждает зло, и вера в светлое завтра, которое наступит, если в него очень сильно верить. Добрая сказка, как лучик солнца, освещает нам мир своим неповторимым светом. Откройте окно, впустите его в свой дом.
Сказка была и будет являться добрым уроком для молодцев. Она легко читается, надолго запоминается и хранится в уголках нашей памяти всю жизнь. Вот только уроки эти, какими бы добрыми или горькими они не были, не всегда хорошо усваиваются.