Однажды ночью — в конце пятидесятых — в Городском парке Вены совершается нападение с целью грабежа. В одного из прохожих мертвой хваткой вцепились нижеперечисленные лица: Райнер Мария Витковски, его сестра-близняшка Анна, Софи Пахофен (бывшая фон Пахофен) и Ханс Зепп. Райнером Марией Витковски назвали в честь Райнера Марии Рильке. Всем им примерно по восемнадцать. Ханс Зепп на несколько лет старше, но и его зрелым не назовешь. Анна явно опережает подругу, с неистовой злобой обрабатывая жертву главным образом с фасада. Требуется редкое мужество, чтобы человеку, который смотрит прямо на тебя (впрочем, увидеть он может немногое, вокруг сплошная темень), разодрать ногтями лицо, а то и вовсе нацелиться в глазные яблоки. Ведь глаза — зеркало души, и на его поверхности не должно быть трещин и царапин. Иначе подумают, что душе пришел конец.
Кому-кому, а вот Анне стоило бы оставить мужчину в покое, характер-то у него куда как лучше. Он ведь жертва. Анна же — преступница. Жертва всегда лучше, она невиновна. Правда, вокруг полным-полно невиновных преступников. Облокотившись на уставленные цветами подоконники, они приветливо посматривают на публику, тешатся воспоминаниями о фронтовом прошлом, машут ручкой или занимают высокие посты. Торчат меж кустами герани. Пора наконец-то все простить и забыть, чтобы начать совсем уж заново.
Потом выяснится (задним умом все крепки), что жертва занимала должность юрисконсульта в одной фирме средней руки. Жертва вела пристойный, до мелочей упорядоченный образ жизни, что у Анны вызывает особое отвращение. Порядок и чистота претят ее природе, весьма запакощенной как внутри, так и снаружи.
Молодые люди завладевают бумажником. Это не мешает им избивать мужчину самым жутким образом.
Анна колотит его наотмашь и радуется про себя, что может выплеснуть наружу жгучую ненависть, разъедающую изнутри, что, понятно, совсем не здорово. «Два удовольствия в одном — я еще и деньжатами разживусь. Надеюсь, у него их много». (Оказалось, у него их не густо.) Ханс без устали молотит кулаками, привычными к физическому труду. Как мужчина он ограничивается мужскими вариантами насилия: кулаком под ребра и коварными ударами головой (идет на таран); пинки в голень, в любой приличной компании пользующиеся дурной славой, он оставляет на долю Софи, и та старается на полную катушку. Совершает выпад за выпадом то левой ногой, то правой, будто поршнями какой-то сложной машины.
— Все выглядело так, словно ты руки марать не хочешь и предоставляешь дело ногам, — скажет ей потом Райнер, нежно притягивая к себе. И тут же отлетит прочь с придушенно-ядовитым шипением — от пинка в коленную чашечку. Нечего руки распускать.
Райнер, считающий себя единственным, кто имеет право на Софи (потому он ее и обнял), торопливо шарит в карманах жертвы в поисках портмоне, находит не сразу (но все же находит). И двигает коленом в живот уже не сопротивляющегося человека, на что жертва отвечает булькающим звуком и струйкой слизи изо рта. Крови не видно, поскольку слишком темно.
— К чему излишняя жестокость по отношению к беззащитному! — произносит Софи, вцепляясь нелепо скрюченной жертве в волосы так, что клочья летят.
— В излишестве вся прелесть, — заявляет Райнер, у которого еще не прошел боевой зуд. — Ведь мы так договаривались. Наш принцип в излишестве.
— А по мне, так самое необходимое все-таки получше будет, — возражает Ханс, бросая на портмоне оценивающий взгляд. Похоже, он до денежек сам не свой, ну не странно ли?
— Деньги не главное, — плюет на бумажник Райнер. — Как считаешь, тут сотенными или тысячными?
— Наш принцип не в деньгах, — вспыхивает Софи. У ее родителей денег полно, она буйствует от достатка.
Пот брызгами летит с Ханса, он продолжает дубасить жертву, как бездушная машина, убивающая душу и в других. Брат с сестрой видят в нем именно машину. Анна давно уже считает, что это — красивая машина, скоро и Софи так будет считать. Здесь, возможно, таится зерно раздора. Хансовы кулаки опускаются, как кувалды, черпая в каждом подъеме новую силу. Жертва едва слышно стонет, впрочем, и стонать у нее сил почти не осталось. Пытается звать полицию! Никто не слышит. Анну зов о помощи побуждает садануть лежащего ногой в мошонку — девушка в принципе настроена против полицейских: анархисты всегда против них. Мужчина испуганно умолкает, складывается пополам, катается по земле, потом затихает без движения. Деньги все равно уже у них.
Анна оттаскивает Ханса, бешено молотящего кулаками, подальше от юриста и тянет прочь: надо сматываться. Слышны шаги других прохожих. Что занесло их сюда в столь поздний час? Когда-нибудь и они нарвутся на то же самое.
Дыхание со свистом вырывается из глоток рабочего и гимназистов: они, мчась во весь опор, сворачивают на Иоханнесгассе и проносятся мимо Венской консерватории, откуда навстречу им в свой черед несутся всплески духовых и струнных инструментов (Анна занимается здесь по классу фортепиано). Сейчас в самом разгаре репетиции оркестров, их всегда проводят в позднее время, чтобы люди могли музицировать и после работы.
— Поворачиваем на Кернтнерштрассе, там народу пропасть, — выпаливает Софи, — затеряемся в ночной толпе (и в самом деле, народу там полно).
