Гопакиада. Как поработили и разграбили юг Руси - Украину - [17]

Параллельно «кошевой гетман» вел тщательную слежку за каждым шагом обоих кандидатов в гетманы, обо всем информируя Москву и не забывая в посланиях именовать себя то «Ивашкой», то «государевой подножкой», то еще как-то в этом роде. В итоге, когда Сомко и Золотаренко, долгое время игнорировавшие «горлопана» и «брехуна», почуяв, к чему идет дело, примирились и выступили единым фронтом, было уже поздно.

На знаменитой Черной раде, состоявшейся 17–18 июня 1663 года под Нежином, Брюховецкий сперва перечислил все, что «своровали у черни бесстыдци», потом продемонстрировал толпе руки, «якы нычого не вкралы», и наконец зачитал список обвинений. Не было там разве что отравления Богдана, зато помимо всякого бреда выслушанного, впрочем, с огромным интересом, имелись доказанные факты подготовки Золотаренко покушения на «народного кандидата» и переписки Сомка с поляками. В ходе последовавшей поножовщины сторонники свояков были выбиты с Майдана, а на следующий день они же, с разрешения победителя и при безучастном молчании представителей Москвы, грабили шатры своих вчерашних начальников. Сами же «изменники» предстали перед войсковым судом и 18 сентября 1663 года были обезглавлены. «Безгетманщина» кончилась. Брюховецкий был официально признан гетманом Его Царского Величества Войска Запорожского. Что, впрочем, было признано только полками днепровского Левобережья.

«Украинское дело явно погибало. Неудача за неудачей уничтожила надежды, и люди лишились веры в свое дело, в свою цель. Возникла мысль, что этой цели вообще нельзя достичь. Из-за этого исчезали воля и терпеливость. Слабела любовь к родному краю, к общественному добру. Патриотические поступки и жертвы казались напрасными. Личные частные интересы преобладали над всеми честными и патриотическими порывами. Своя собственная домашняя беда для каждого становилась непомерно тяжелой. Каждый начал заботиться только о себе самом. Человеческие души мельчали, становились убогими, ум притуплялся под весом трудного поиска пути к спасению. Все, что было когда-то дорого, свято, теперь продавалось всякий раз дешевле. Героем времени считали того, кто среди общей кутерьмы умел сохранить себя самого, вынырнуть из болота анархии, потопив в нем другого…» Так говорил Костомаров. Красиво говорил. С надрывом. Вполне в духе романтического XIX века, когда даже Спартак в знаменитом романе Джованьоли плакал куда чаще, чем сражался. Однако вот вопрос: меря людей и события прошлого по мере своего разумения, задумался ли хоть раз великий украинский историк — а были ли они вообще, эти оплакиваемые им «патриотические поступки и жертвы»?

Глава IV Комедианты

Куча мала

На мой взгляд, историки, представляющие Павла Тетерю «ничтожеством», не правы. Как, впрочем, не правы и их оппоненты с другого фланга, именующие его «предателем». Он, как уже говорилось, был крестником Хмельницкого и, о чем еще не упоминалось, вторым мужем его дочери Степаниды, вдовы Данилы, брата Выговского, казненного в Москве (кстати, не за «измену», а за участие в массовом убийстве пленных после Конотопа). По сути же — вторым изданием Ивана Евстафьевича, в полной мере разделявшим его взгляды.

С той, однако, разницей, что как политик не дорос предшественнику и до пупа. Ибо позволял себе иметь принципы, говорил то, что думал, а делал то, о чем говорил. До войны — судейский чиновник довольно высокого уровня, он как юрист считал «bellum civile», а также и свое участие в ней фактом не только трагическим, но и абсолютно незаконным, поскольку Малая Русь, как ни крути, de jure оставалась естественной и неотъемлемой частью Польско-Литовского государства. В связи с чем не удивительно, что сразу после смерти Хмельницкого он принес повинную «законным властям», после чего стал сперва наказным гетманом тех областей, которые Польша еще контролировала, а затем и заместителем «легитимного» Юрася на правом берегу.

Дальше — больше. Выбившись в гетманы, Тетеря официально объявил подвластные земли «провинцией Речи Посполитой», похерив идею «Великого Княжества Русского», не ставя на повестку дня соблюдение условий Гадячского и Чудновского договоров и явочным порядком сняв запрет католического и униатского миссионерства. Неудивительно, что поляки, понимая, что второго Тетерю им вряд ли найти, высоко ценили полезного хлопца и полностью ему доверяли, дав даже отставному юристу возможность быстро и качественно зачистить политическое поле от потенциальных конкурентов. Опасный своими связями в обществе Иван Выговский и еще более опасный своим авторитетом в войсках Иван Богун были расстреляны по доносам из Чигирина (хотя, вполне вероятно, доносы эти не были полной клеветой).

Однако при всем этом повторюсь: упрекать Тетерю в «угодничестве» едва ли справедливо. В ключевом вопросе о признании казаков «шляхетным» сословием, имеющим право владения землей и крепостными, он был непреклонен, отклоняя все возражения и даже намекая Варшаве на «обращение к царю восточному» в случае непринятия этого требования. «На низах» у Тетери популярности не было вовсе, поскольку гетман любил не только поляков, но еще больше деньги, и мало чем гнушался, копя их. Однако на недовольство «быдла» он внимания не обращал, поскольку, всеми способами стянув на Правобережье «родовитых» казаков из «зимовой» элиты довоенных времен, в подавляющем большинстве разделявших его линию, считал свое положение вполне прочным.