Гонобобель - [50]

Началась нескончаемая череда дежурств и обеспечений, ремонт дело хлопотное. Неожиданно Мишу вызвал к себе Бабай.

– Товарищ Васильченко, у меня к вам партийное поручение. Парторганизация судна решила подарить коммунистам верфи портрет Ильича. Справитесь?

Без всякой задней мысли Васильченко уточнил:

– Какого Ильича?

Зам, решив, что его подначивают, зло прошипел:

– Владимира Ильича.

Дихотомия «да» – «нет» в этом случае не работала. Миша понимал, что Ленин в его исполнении будет похож на Мао Цзедуна или на Индиру Ганди, и поэтому отказ должен быть обоснованным, иначе кирдык.

Долгое запутанное объяснение не спасло, отказ Виктор Иванович Бабай воспринял как личное оскорбление и доводил Васильченко по поводу и без повода. Достал он Мишку по самое не горюй. Как у бывшего детдомовца, чувство справедливости у него было обострено, и он уже начал подумывать о переводе. Ну переведусь, а там другой Бабай, и что тогда? Все время скакать с места на место? Может, вообще службу бросить, а семью чем кормить? Но и терпеть это тоже более невозможно.

Наконец поляки закончили ремонт дизель-генератора и сдали его механикам. Акты подписаны, можно возвращаться. Перед переходом в Лиепаю командир проводил совещание с офицерами. Слово взял зам и выразил озабоченность состоянием дел в службе океанографических измерений, а конкретно – можно ли доверить такому, с позволения сказать, офицеру, как Васильченко, такой важный участок работы.

Инстинкт самосохранения обнулился, Мишка, красный, как перезревший помидор, вскочил с места и, страшно выпучив глаза, заорал на Бабая:

– Товарищ капитан второго ранга, вы негодяй! Я сожалею, что отменены дуэли!

Офицеры аплодировали стоя, командир делал вид, что ничего не расслышал, Бабай сидел с каменным лицом, всем видом показывая, что отвечать на дерзость ниже его достоинства.

В Лиепае ошвартовались к привычному месту в Зимней гавани. Началась подготовка к переходу в Севастополь. Готовность к переходу проверяла флотская комиссия во главе с замкомандующего Балтийским флотом. Больше других досталось механикам и штурманам, но, по традиции сделав ряд замечаний, переход разрешили. До выхода оставалось несколько дней, команда отдыхала. Голобородько заглянул к Мише.

– Мишаня, ты картины из таможни не забирал?

– Да на фиг они нужны? Переться туда по этой мерзкой погоде никакого желания нет. Да и не до них.

Васильченко сильно переживал, он понимал, что после инцидента с Бабаем его дальнейшая служба под большим вопросом.

Достав из стола таможенную справку, он еще раз ее прочитал. Игорь настаивал:

– Ну видишь же – «художественная ценность», я бы не оставил.

Миша не спеша оделся, придирчиво осмотрел себя в зеркало, поправил фуражку и двинул на выход. Путь был не близкий, выйдя с территории гавани, зажав носы, друзья пробежали мимо маслоэкстракционного завода. Автобус ждали долго, незлобно матеря погоду. Трясясь в старом раздолбанном «Икарусе» с гармошкой посередине, Васильченко уже не раз пожалел, что послушал Голобородько. Тот, чувствуя его настроение, беспрерывно сыпал анекдотами.

В таможне кроме скучающего дежурного никого не было, интерес проявила только жирная таможенная муха, сделав пару кругов над посетителями и поняв, что с этих взять нечего, уселась на стенд «Будни Лиепайской таможни». Миша протянул справку.

– Мне бы картины забрать.

Покрутив перед глазами справку, таможенник протянул ее обратно.

– Видите ли, все сроки вышли, и картины были отправлены в магазин реализации конфиската.

Узнав адрес и режим работы магазина, ребята отправились на судно.

На следующий день утром Миша еще до открытия топтался у входа в магазин. Вредная баба неопределенного возраста, увешанная копеечной бижутерией, наблюдала за ним через витрину, но открыла двери ни минутой раньше. Протянув ей справку, он объяснил ситуацию. Продавщица долго копалась в каком-то журнале, делая пометки. Наконец она обратилась к Мише:

– Ваши картины проданы.

На всякий случай Васильченко поинтересовался:

– А деньги?

Тоном учительницы младших классов она продиктовала:

– Молодой человек, средства, вырученные от реализации конфиската, идут в доход государства.

Для родного государства Мишке было не жаль, но душило любопытство. Он изобразил на лице полное безразличие и совершенно незаинтересованным тоном спросил:

– А за сколько хоть продали, если не секрет?

Еще раз сверившись с журналом, дама проскрипела:

– После оценки в художественном салоне одну картину продали за пятьдесят шесть рублей, вторую за девяносто, а ту, что метр двадцать на восемьдесят, за сто восемнадцать рублей.

У Васильченко на лбу выступила испарина, до него вдруг дошло, что финансовое управление Черноморского флота ценит его меньше, чем художественный салон города Лиепаи.

Возвращался Миша не спеша, с ним происходили серьезные метаморфозы. Это ж надо, за неделю двести шестьдесят четыре рубля нарисовал, а это больше, чем оклад, звание и морские вместе взятые. Вот он, выход! По приходу в Севастополь напишу рапорт, и пошли все на фиг. Займусь любимым делом, да еще деньги за это будут платить немалые, а главное, никаких тебе Бабаев. Когда решение принято, становится легче, как будто гора с плеч свалилась. Походка стала увереннее, плечи расправились, взгляд орлиный. По трапу он поднимался уже как триумфатор. На юте ему встретился зам, у того немедленно сработал рефлекс «мимо тещиного дома», тоном, не терпящим возражений, он выпалил: