Гонобобель - [49]
– Гляди, и ботинки блестят. Ну-ну, тренируйся.
На лице Игоря была абсолютная благодать и глубокое удовлетворение, на темени пульсировала точка «G». У дам она присутствует от рождения и в другом месте и никуда не девается, всегда готовая исполнить Serenade Моцарта, у моряков все сложней. Появляется она только у плавсостава и не сразу, а только после получения медали «За безупречную службу III степени» и, как правило, во время «адмиральского часа». Должно было выполняться еще одно непременное условие – надежный контакт подушки с теменем в районе чакры Сахасрара, которая представляет собой центр озарения и просветления. Над Игорем потрудилась сама природа, на этом месте волосы у него не росли, и контакт получался идеальный.
Чтобы не мешать другу наслаждаться, Васильченко сгреб под мышку подарки и направился в лабораторию. Удобно расположившись в кресле, он начал листать книжку, через некоторое время, заинтересовавшись, Миша от картинок перешел к тексту. К обеду он уже знал, как какая кисть называется и для чего она нужна, что мольберт и палитра – не имена сказочных героев, что муштабель – это не ругательство, а процесс натягивания холста на подрамник представлялся ему как некое эротическое действо. Поверив автору, Васильченко решил попробовать, в конце концов, не самый бестолковый.
С чего то нужно было начинать, и Миша выпросил у штурмана несколько списанных карт, карандаш «Koh-i-noor» мягкостью 3М и новую стиральную резинку. Разрезав карты на четыре части, он приступил к упражнению номер один. Б. Эдвардс предлагал начать с кувшина, отбрасывающего тень, с этим заданием Васильченко справился быстро и перешел к следующему заданию – крупу лошади.
С крупом он провозился полдня, но в конце концов остался доволен и двинул дальше. Теперь задание было посложней, нужно было изобразить лошадиную голову. Он старался изо всех сил, перепробовал приемы, предложенные автором, трижды перекурил, но каждый раз получалось что-то между собакой и крокодилом. Миша собрал худсовет, щадя самолюбие начинающего живописца, присутствующие говорили невнятно и не по существу. Итог подвел Голобородько:
– Мишаня, ты лучше жопы рисуй, они у тебя жизненней получаются.
Поняв, что портрет – это не его конек, Васильченко перестал себя мучать повторами и перешел к пейзажам. Тут у него поперло, талант, наглухо запечатанный фуражкой индпошива, начал постепенно просачиваться. Лучше всего у него получалось море и корабли, осмелев, он начал экспериментировать с репродукциями Айвазовского. За неимением холста рисовал на оргалите. После легкой обработки наждаком и грунтовки фактура получалась как у холста. Он так увлекся, что не заметил, как метеолаборатория начала превращаться в художественную мастерскую, для полного антуража не хватало только кушетки с обнаженной натурщицей. Постепенно, как и бывает у людей увлеченных, хобби начало перерастать в профессию, а профессия, как известно, должна кормить. Мишка рисовал, а Игорь два раза в неделю недорого сдавал на местном птичьем рынке. Много не выручали, но на краски и досуг хватало.
Как-то за ужином командир выразил недоумение:
– Ничего не понимаю, полное безденежье, а молодежь то и дело гуляет. У меня последняя заначка неделю как закончилась, а салажня откуда деньги берет? Старпом, у нас на судне ничего ценного не пропадало?
– Ну что вы, товарищ командир, у нас все офицеры проверенные.
В разговор вмешался зам, человек он был, мягко говоря, странный и к корабельной службе малопригодный, был он уперт, подозрителен, конфликтен и предсказуем, как дерево, в Бога не верил, но на всякий случай крестился, ежедневно он был занят тем, что внедрял в жизнь решения съездов и пленумов партии и безжалостно боролся с моральными разложенцами и пьяницами, эрудицией не блистал, с экипажем говорил через губу и вдобавок еще укачивался. Бабай был из мичманов.
– Товарищ командир, это все Васильченко. Я давно заметил, как он новую картину нарисует, так на следующий день у них гулянка.
– Ну передвижник хренов, ну Петров-Водкин, я тебе устрою живопись!
Капитан II ранга Бабай, напрочь лишенный чувства юмора и не знавший, кто такой Петров-Водкин, командира поправил:
– Васильченко, товарищ командир.
После беседы с командиром Миша ушел в подполье, но творить не бросил. Чтоб не светиться на судне, он стал выезжать на пленэр. Через муки творчества шел болезненный переход от лубка к серьезной живописи. Теперь он писал на холсте, писал не спеша, полностью отдаваясь процессу. Споры о его творчестве в экипаже не утихали ни на минуту, разброс мнений был широк, от «херня все это» до «Лувр по нему плачет». Арбитром выступила таможня, проводившая проверку судна перед переходом в Польшу. У Васильченко были изъяты три картины как художественная ценность, не имеющая разрешения на вывоз за границу, о чем Мишке была выдана соответствующая справка. Это было признание, споры стихли, а командир попросил его нарисовать картину в подарок директору верфи. Памятуя недавний поход в Антарктиду, Миша на большом холсте изобразил судно среди айсбергов. Картина впечатляла, но отсутствие багета все портило. Командир лично дал команду умельцам сделать достойную рамку. Рамка получилась говно, но из красного дерева, и дерева было много. Поляки оценили.
