Гонки на выживание - [57]

— Уж как-нибудь довезут мои летуны вашу «керосинку», — заверил он. — На другом «иле».

— Да нет, — вздохнул Стенин. — У. нас тут кое-что изменилось. Повезут уже не ваши.

Все это было странно, и Роберт Николаевич, набравшись духу, решил позвонить Клокову. Но не успел он поднести руку к трубке, как своим особым сигналом басовито загудел телефон правительственной связи, еще с советским гербом на диске. Это был Клоков.

Поздоровавшись, он попросил генерального конструктора, отложив все дела, срочно приехать к нему в Москву для очень важного разговора.

— Просто удивительно! — воскликнул Стенин. — Своим звонком вы опередили меня буквально на несколько секунд. Тут, понимаете, в сущности, ерунда, конечно… — Что-то мне голос ваш не нравится, Роберт Николаевич. Что случилось?

Стенин вкратце изложил ситуацию и причину своей непонятной тревоги.

— Да бросьте вы! — засмеялся Герман Григорьевич. — Какая, в конце концов, разница? Чкаловская так Чкаловская. Груз под охраной. Военные теперь его фактические хозяева, пусть везут как хотят. А вы садитесь в машину и приезжайте.

День уже кончался, но срочный вызов одного из первых лиц в правительстве, по сути, был приказом, а после того разговора тет-а-тет в кабинете у Клокова — и подавно. Хотел того Стенин или не хотел, в глубине души он прекрасно понимал: все, что пришло к нему, все, чем он обладал теперь, напрямую связано с тем разговором, когда, сумев не назвать кошку кошкой, они заключили с Клоковым тайный сепаратный договор, основным условием которого должна была стать его, Стенина, абсолютная преданность.

Быть обязанным, быть зависимым — разумеется, радости в этом было мало. Но было и еще нечто, что сделало их с Клоковым не просто партнерами, союзниками и соратниками, но и… соучастниками. Их связывали теперь не только деловые отношения. Их связал Черемисин, его судьба низверженного патриарха, отправленного ими на покой.

Да, они не назвали тогда кошку кошкой, и тем не менее кошки скребли на душе у Стенина. Он не хотел чувствовать себя предателем, интриганом, но дело было сделано. Единственное, чем он пытался утешить и уговорить себя, — это то, что их руками был исполнен закон жизни, непреложный закон диалектики.

* * *

Они завершали уже четвертый или пятый круг по реке на борту теплоходика «Москва‑17», когда к ним в нижний салон спустился капитан.

— Ну, как вы тут? Еще долго будете?

— Можем доплатить, — сказал Артист.

— Я-то не возражаю, — блеснул глазами капитан.

— Ну что ж, алаверды, — кивнул Пастух и протянул ему еще сотенную.

— Ну так вот, — сказал капитан, пряча купюру. — Я чего заглянул… Прошла радиограмма по всем судам. Менты досматривать будут на всех пристанях и дебаркадерах. Так что, если что… соображайте сами.

— То-то ты мне сразу понравился, капитан, — серьезно сказал Пастух. — Может, где-нибудь высадишь нас?

— Не имею права. Категорически запрещено. Да и негде.

Он повернулся и пошел к трапу. Уже поднявшись на несколько ступенек, обернулся:

— Ближайшая пристань — Ленинские горы. Там народу будет навалом. Запущу к вам в салон… И потом, может, этих, фараонов, еще не будет?

— Слушай, кэп, — сказал Пастух, — такие досмотры часто бывают?

— Случается. Если тревога по всему городу. Когда большая облава, крутых ловят… Ну давайте, подходим. Сейчас швартовка будет.

Все шестеро переглянулись. Ни слова не говоря, Пастух с усилием опустил стекло иллюминатора. В салон ворвался свежий речной воздух.

— Жаль, — сказал он, — очень жаль. С этими словами он вытащил из-под полы куртки стальную черную коробочку сложенного автомата. Иван вытащил точно такую же коробочку, и через мгновение «ПП-95М» отправились на дно Москвы-реки. Вслед за ними полетели и две трофейные рации и пистолеты, полученные от Голубкова.

Пастух понюхал руки. От них исходил явный запах оружейной смазки и РЧСраствора чистки стволов.

— Ну и запах! — хмыкнул Иван. — А вот с долларами что делать? У каждого по пачке. Ни документов, ни расписок, ни квитанций.

Теплоход медленно подходил к дебаркадеру. Муха перебежал к борту швартовки, глянул в иллюминатор.

— Точно, менты! Усиленный наряд.

— Ха! — вдруг вскрикнул Боцман. — Все бабки мне! Да живее! — С этими словами он извлек из внутреннего кармана большой, чуть не в пол-ладони, памятный медальон призера победителя гонок на выживание. — Авто выиграл? Выиграл. Загнал?

Загнал. Как говорится, «моя вещь, хочу — крашу». Вот и бабки. Награждение должны были по телеку показывать, в новостях спорта. А вот еще доказательство. — И на его жесткой ладони появилась цветная карточка «Поляроида» — Боцман в белом костюме у своего «форда».

— Такая тачка не тянет на шестьдесят штук, — сказал Муха, — сам знаешь.

— А, ладно, обойдется.

Теплоход ткнулся бортом в причал, взревел и захлебнулся дизель. Послышались голоса, топот ног. Вполне возможно, вся эта ментовская катавасия была затеяна из-за них.

— Надоела мне Москва, — вдруг заявил Трубач. — На волю хочу, на простор.

— Лучшее средство от всех депрессий — вот такие трое суток, — усмехнулся Перегудов. — Все психозы как рукой снимет.

— Ну что, пошли сдаваться? — сказал Пастух. Они стали подниматься друг за другом по трапу. Вышли на верхнюю палубу к ограждению фальшборта, легко, пружинисто, чуть снисходительно улыбаясь, сбежали по трапу на дебаркадер. Менты трясли всех подряд, мужчин и женщин, просматривая документы с подчеркнутой хмурой серьезностью.