Гонка по кругу - [20]

А потом, пару недель спустя, меня нашел мой старший братец. Это сейчас он такой, более-менее остепенился, – а тогда был бритоголовым отморозком. Сколько я видела мерзости – ты и представить не можешь. Он никого не щадил. За консервную банку мог порешить. Со мной, правда, всегда делился. Бывали, конечно, и голодные деньки, но он заботился обо мне, без еды я никогда не оставалась. Думаю, если бы не Вольф, меня бы уже не было. Вот за это я его и ненавижу. Лучше бы я была той девочкой на фотографии из ноутбука. Улыбалась бы и не ведала бы печали, а потом просто погасла вместе с экраном.

Ева закончила свой рассказ, посмотрела исподлобья на Феликса.

– Трогательно, – сказал Фольгер, застегивая куртку, – но нам нужно идти. Одевайся, а то простынешь.

– Скотина бесчувственная! – выпалила Ева. – Никуда я с тобой не пойду!

Феликс потянулся было к девушке, но почувствовал болезненное жжение в груди. Он прикусил губу, закрыл глаза. Дышать стало чрезвычайно тяжело.

«Проклятый приступ, – мелькнула мысль в голове мужчины, – без паники… досчитать до десяти, до десяти… раз, два, три…»

– Ты меня понял! Я никуда не пойду! – Ева толкнула Фольгера в грудь.

Этого оказалось достаточно, чтобы сбить дыхание. Феликс выдохнул с судорожным хрипом. Затем еще раз. И еще. И наконец, зашелся в неудержимом кашле. Задыхаясь, он повалился на одеяло. Воздуха не хватало, и Фольгер, сотрясаясь всем телом, тянул согнутые пальцы вверх, будто тонул во тьме, уходил на дно, где нет ничего и никого: ни Евы, ни Рейха, ни подземки, ни страшного нового мира. Звенящая чернота залила окружающее пространство, и Фольгер, отхаркиваясь чем-то вязким, провалился в гнетущее беспамятство.

Когда Феликс очнулся, он увидел перед собой огонек керосиновой лампы. Внутри ничего не болело, но ощущалась жуткая слабость. Фольгер с трудом сел, осмотрелся. Евы нигде не было. Выругавшись, он попытался подняться, но вместо этого завалился на одеяло; правая рука угодила во что-то липкое. Феликс поднес пальцы к носу, понюхал. Кровь вперемешку с блевотой.

«Вот она – жизнь вблизи поверхности. Скоро и мой экран погаснет, стану настоящим, как та девочка», – подумал Фольгер, отстегивая флягу.

Воды оказалось совсем мало. Тогда Феликс потянулся к рюкзаку, извлек из него стеклянную семисотмиллиметровую бутылку, наполненную сладкой водой. Откупорив ее, мужчина принялся жадными глотками поглощать жидкость и остановился, когда осушил бутылку до половины.

Стало значительно легче. Фольгер, упаковав рюкзак, глубоко вздохнул, поднялся на ноги и вышел из палатки, по сравнению с которой станция не казалась теперь такой уж давяще сумрачной. Он оглянулся. Ничего не изменилось. В соседней палатке-полубочке постанывала парочка. Несколько девушек оценивающе покосились на Фольгера и тут же забыли о нем, продолжив притопывать и о чем-то увлеченно разговаривать. Удовлетворенные клиенты их не интересовали.

Феликс принялся соображать, куда бы могла направиться Ева. Проще всего – побежать к Басмачу, нажаловаться на своего бывшего. Но такой вариант сразу можно отмести: в этом случае палатку давно бы навестили местные вышибалы. Значит, собрала манатки и сбежала. Но куда?

На Театральную, принадлежащую Красной Линии, Ева не пойдет ни при каких обстоятельствах. Сестра гауляйтера тут же превратилась бы в вечную пленницу и весомый козырь в игре коммунистов против Рейха. Она могла пойти только на Ганзу или на Китай-город, где находился еще один бандитский притон. Но и на Ганзу можно было идти в трех направлениях: Октябрьская, Павелецкая и Марксистская. В перегоне между северным залом Третьяковской и Марксистской творится всякая чертовщина, не зря он называется Мертвым. Туда Ева тоже не сунется, да и Марксистская – это охраняемая спецтюрьма. Итак, остаются Китай-город, Октябрьская и Павелецкая. Фольгер склонялся к последнему варианту, поскольку туда Еве было ускользнуть проще всего. К тому же на Павелецкой сегодня стартовали Игры, а это соберет огромные толпы народа, среди которых легче затеряться.

– Да, дядь, ты красава, – размышления Феликса прервал подошедший к нему бритоголовый паренек, – почти два часа пыхтел. Девочка там хоть живая? Ты не боись, мы с тебя больше не возьмем. Сотня – и так до фига. Не каждый столько выложит. Чё ж такого клиента пугать?

– Где Ева? – спросил Фольгер, мгновение спустя поняв, что не стоило задавать этот вопрос.

– Чё значит где? – паренек метнулся к палатке, заглянул в нее, а когда никого там не обнаружил, диким взглядом уставился на Феликса:

– Дядь, где девочка? Ты куда ее дел? Тебя Басмач за яйца повесит. Сечешь?

Феликс не стал оправдываться, посчитав любые объяснения лишней тратой времени. Как обычно, он лишь вежливо улыбнулся и сказал:

– Пшел вон, босота позорная.

– Ты чё, дядь, рамсы попутал? – глаза паренька начали наливаться кровью, а в руке появилась финка. – Девочка где? Сука…

Не раздумывая, Фольгер схватил левой рукой кисть с ножом, потянул на себя, а правым локтем нанес весомый удар в скулу паренька. Тот, отрывисто охнув и уронив финку на пол, повалился на палатку, из которой доносились стоны. Тут же послышался женский вопль, а вслед за ним – крепкая мужская брань. Паренек попытался подняться, но, получив берцем по лицу, обмяк. Девушки, только что мирно обсуждавшие свои проблемы, с визгом бросились врассыпную.