Гонка по кругу - [19]

– В Рейх, куда ж еще…

– Урод! – вспыхнула девушка. – Ради этого ты сюда приперся?! Могла бы и догадаться. Как был шестеркой, так и остался.

– Пусть так, – согласился Феликс, – но ты идешь со мной. Если что, я дам за тебя отступные Басмачу. Он алчный ублюдок, поэтому, думаю, мы с ним договоримся.

Фольгер блефовал: вряд ли он мог достичь какого-либо соглашения с одним из главарей Новокузнецкой. Разве что устроить стрельбу с фатальным для себя исходом… или держать пари. Басмач был исключительно азартен.

– Договоришься, как же, – усмехнулась Ева. – Его ребята тебя на ремни порежут. И хоть ты конченая сволочь, я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Уходи, Филя, и больше никогда не появляйся мне на глаза. Слышишь, никогда.

– Я никуда не уйду, – сказал Фольгер, натягивая штаны, – и ты это знаешь. Умирать – значит, умирать. Уж пару-тройку ублюдков я точно унесу с собой в могилу. Ты пойми, Рейх – самое безопасное место для тебя. Кем бы ни был твой брат, в обиду он тебя не даст. А здесь ты в привилегированном положении потому, что Басмач – самодур, и у него настроение хорошее. Завтра он тебя проиграет в карты каким-нибудь ханурикам, и кинут тебя на толпу. И пикнуть не посмеешь, а пикнешь, еще и зубов лишишься. А без зубов десять маслят – это красная цена. И через год превратишься ты в потрепанную, никому не нужную тряпку и будешь отдаваться за три пистолетных патрона. Тебе это надо?

– Я в Рейх не вернусь, – твердо произнесла Ева. – Там живут или отморозки, или идиоты, или и то и другое сразу. От силы пара нормальных на три станции найдется.

– Нет, майне мэдхен, нет, – сказал Фольгер, зашнуровывая берцы, – здесь тебе тоже оставаться нельзя…

– Я устала, – глаза девушки почти мгновенно увлажнились, по щеке потекла слеза, – от всей этой показухи, от лжи. Я будто на одном месте топчусь. Сколько лет мы прячемся в норах? И в кого превратились. Нет людей больше. Кругом какие-то трусливые, озлобленные крысы, а не люди…

Феликс не любил смотреть на плачущую Еву. В такие моменты ему очень хотелось прижать ее к себе, успокоить, прошептать, что все будет хорошо, все будет, как она захочет. Но Фольгер всегда сдерживался, ибо знал, что если он так поступит, то проиграет. Да и вообще, она была той еще актрисой. Как бы не попасться на обманку.

– Знаешь, Филя, – сказала Ева, вытирая слезы, – я тебе расскажу, когда в последний раз видела настоящих людей, а не безымянок. Мне было пять лет. Незадолго до атаки на Москву началась паника, многие рванули в метро. В этой суматохе так получилось, что я потерялась. С тех пор своих родителей я не видела. Какой-то мужчина подобрал меня и побежал в подземку. Я не помню, что это была за станция, и лицо своего спасителя я давно забыла. Помню только, что от него разило одеколоном и потом. И вообще, первые дни, недели, месяцы новой жизни для меня сплошной провал. Но вот один эпизод мне врезался в память.

Случилось это, наверное, через несколько суток после катастрофы. Людей в метро тогда было много. Очень много. Большинство надеялось на лучшее, и никто не думал, что мы здесь останемся навсегда. Меня подкармливала незнакомая тетя, к которой я начала потихоньку привыкать. Тогда еще скотство не стало нормой. Но не в этом дело. Однажды мы сидели с ней у колонны, а рядом с нами сидел мужчина. Такой в очках, с щетиной, солидный. Вернее, он раньше был солидным, а сейчас растерянно озирался по сторонам и в сумку с ноутбуком вцепился, будто это лекарство какое-то, без которого он бы тут же помер. Теперь я понимаю, что он цеплялся за минувшее, которое нельзя вернуть. Люди – они ведь вообще жуткие консерваторы. Сколько погибло тех, кто просто не захотел спускаться вниз, во тьму, в метро. Потому что менять что-то в своей судьбе всегда страшно. Решили, все обойдется, и жизнь пойдет по-старому. Не обошлось. Впрочем, правильно сделали, что не спустились.

И вот этот мужчина с остатками респектабельности на лице вдруг повернулся к тете, которая меня подкармливала, и сказал: «У меня в ноутбуке фотографии. Семьи моей. Хотите посмотреть? Ведь батарея сядет, и все. Так чего ее жалеть? Я больше их все равно никогда не увижу. И вы не увидите. Они же… они…»

Он не договорил, просто вытащил ноутбук из сумки и включил его. Ведь мне сколько лет тогда было? Я с тех пор ноутбук больше никогда не видела, но помню. Все помню! Девочку лет восьми. Она улыбалась. Такая милая маленькая мордашка. И этого мужчину рядом с дочкой и его женой помню. Красивая у него жена была. Платья очень любила, потому как только в них я ее на фотках тех и видела. А такой одежды, какая на них была, уже и не встретить. А в каких местах они были? В разных странах. Сейчас туда уже и не добраться… кажется, видела башню такую, не помню, как называется. Во Франции, кажется… В общем, много всяких красивых зданий.

И ты знаешь, Филя, ведь не только я и тетя рассматривали эти фотографии. К нам люди подходили. И лица их, лица…

И все плакали. И женщины, и мужчины. Как будто это их семья. И я плакала, словно видела свою маму, а не чужую тетю. Так вот, Филя. Час или два, я не знаю сколько, мы смотрели фотографии, и каждый видел свое. А потом экран погас. И мир настоящих людей вместе с ним. Они все погибли, но они – настоящие. А мы выжили, но мы фальшивки. Безымянки. Мы и не люди вовсе, а так – крысы слепые.