Гонители - [181]
— Стрый… — Симеон захлопнул книгу.
— Ведомо ли Мстиславу Романовичу про эту запись?
— Ведомо. — Глаза Симеона повеселели. — Оттого-то восхотел, чтобы о нем иное было записано.
Захарию вдруг стало отчего-то тревожно. У него в жизни осталось одно — родной город. Как толпы половцев, он пришел сюда в поисках успокоения.
Город манил его и звал долгие годы. Пришел сюда не так, как думалось. Но пришел. Ужли и сюда прикатится за ним яростное воинство хана? Ужли Киев даст погубить себя?
— Скажи, отче, любим ли киянам князь Мстислав Романович?
Симеон вздохнул и, ничего не ответив, стал записывать его рассказ.
В его келье Захарий и переночевал. Утром в златоверхом Михайловском соборе поставил свечу перед образом архангела Михаила-покровителя Киева, помолился о благополучии города, помянул отца
и безгрешную Фатиму…
Бестрепетное пламя свечей отражалось от камешков мозаики. Лицо крылатого архангела с тонким, резко очерченным носом и маленькими, сурово сжатыми губами казалось живым… Отовсюду — с граней опорных столбов, со стен и сводов на Захария смотрели лики святых — и строгие, и отрешенные, и мудро-задумчивые. Они были над людьми, над жизнью, олицетворяя что-то незыблемое, вечное.
Ни Симеон-летописец, ни дворской князя больше не удерживали Захария.
И с княжей Горы он поехал на Подол. Дом отца на берегу Почайной, к его удивлению, был цел. Бревна почернели, углы тронула гниль. Но это был тот самый дом, где он родился и рос. Соскочил с коня, ввел его в ограду.
Просторный двор зарос лебедой и лопухами. У крыльца рылась курица с выводком цыплят, возле амбара на траве ползала светловолосая девочка, мальчик лет пяти, черноволосый, взлохмаченный, запрягал в игрушечные сани кошку. Кошка мяукала, ложилась на спину и царапала своего мучителя. Увидев Захария, мальчик вскочил, подбежал к нему, стал, заложив в рот палец. У него были черные, косо разрезанные глаза, лицо испачкано землей.
— Ты к нам приехал? — спросил мальчик.
— К вам, сыне. Это мой дом.
— Ты наш отец? — В глазенках мальчика вспыхнула радость.
Захарий не посмел сказать «нет», полой халата утер ему лицо.
Догадался, что отец этих детей где-то в отлучке и, видимо, давно — сын его в лицо не знает.
— А где ваша мать?
— Ушла. Вечером придет. Как солнышко станет садиться, так и придет.
Ты не уйдешь? — вдруг забеспокоился мальчик.
Захарий снова не смог сказать «нет».
— А мы есть хочем, — сказал мальчик.
— Подождите меня…
Поставив коня на заднем дворе, он пошел на торговище. Как и прежде, у лавок, заваленных товарами, бурлил разный люд. Тут были торговые гости всякого языка: угры, немцы, ляхи, волжские болгары, греки, арабы. Тут можно было купить все — от иглы с мотком ниток до кафтана из златотканого аксамита, от простенького гребешка из рога до воинских доспехов заморской работы, от глиняного горшка до золотых, изукрашенных эмалью кубков и братин, от берестянок с болгарским медом до восточных пряностей…
Разменяв часть золота на привычные ему дирхемы, Захарий купил себе сапоги из крепкой кожи, полотняные русские порты, шелковую рубашку с расшитым цветными нитками воротником, шапку, опушенную мехом бобра, и галицийскую безрукавку. Связав все это в узел, отправился к рядам, где торговали снедью. Взял несколько хлебцев, копченой осетрины, круг сыру, вяленого винограда и берестянку с медом.
Мальчик встретил его веселым щенячьим визгом. Захарий разостлал на траве халат, разложил перед детьми угощение. Сам спустился к Почайной, умылся, потом на заднем дворе переоделся… Дети уплетали сладости. Он смотрел на них и посмеивался… Спросил у мальчика:
— Тебя как зовут, разбойник?
— Федей. — Неожиданно пожаловался:
— На улице меня дразнят:
«Половецкий хан». Скажи им, чтобы не дразнили.
«Обличием ты, брат, и верно чистый половец», — подумал Захарий.
— Скажу. А сестру как зовут?
— Она — Ясыня. Она много ревет.
Федя был мальчонка разворотливый. И отвечал, и не забывал цеплять пальцем мед из берестянки, и кидал крошки хлеба курице. Она довольно квохтала, цыплята с писком бегали вокруг, тоже клевали. Ясыня ела вяленый виноград, подбирая по одной ягодке, и была чем-то похожа на цыпленка.
Во двор вошла молодая женщина. В первое мгновение показалось Захарию, что она очень похожа на Фатиму. Но нет… Правда, лицо с заметными скулами, смуглое, глаза продолговатые, волосы иссиня-черные — как у Фатимы, но непохожа… Она словно бы запнулась, остановилась посреди двора, поглядывая то на снедь, то на него. Захарий стал неловко оправдываться:
— Забрел без спросу… Смотрю, дети…
Женщина взяла на руки девочку, устало опустилась на приступок амбара.
Целуя ее в испачканную мордашку, певуче проговорила:
— Ясынька моя маленькая, головушка светлая…
Захарию почему-то казалось, что она должна говорить плохо по-русски.
Его так и подмывало заговорить с ней по-тюркски. Не утерпел, спросил:
— Ты русская?
— Мать моя была половчанкой.
Теперь Захарию стало понятно, почему у нее и у сына такое обличие, почему мальчонку дразнят половецким ханом.
— Умерла недавно моя матушка. — Лицо женщины стало горестным. — Отец еще раньше помер. Муж поплыл в низовья с товарами — убили тати
