Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [88]

. Н.А. Семашко направил краткое изложение дела главному судебно-медицинскому эксперту при НКЗ РСФСР Якову Леонтьевичу Лейбовичу (1889—?), специалисту по судебной гинекологии. В переписке с Ученым медицинским советом Я.Л. Лейбович посчитал эту проблему связанной с гермафродитизмом, поскольку «трансвестизм — эта особая переходная форма психической двуполости». По этой причине ученый утверждал, что такие личности подпадают под постановления (принятые Комиссариатом внутренних дел в 1926 году) относительно гражданского статуса гермафродитов⁴². При рассмотрении рекомендации Я.Л. Лейбовича президиум Ученого медицинского совета отверг его ссылки на гермафродитизм и заключил, что вопрос стоит о «перемене пола, имени и производстве операции [по перемене пола]». Таких личностей президиум определил как «трансвеститов»⁴³. Путаница дефиниций («изменивший пол», «гермафродит», «гомосексуалист», «трансвестит») и конечный выбор термина «трансвестит» отражали сложившуюся в Европе сексологическую таксономию. Сталкиваясь с людьми, желавшими переменить биологический пол, за несколько десятилетий до того, как врачи разработали программы гормонального и хирургического лечения «транссексуалов», сексологи часто именовали их «трансвеститами»⁴⁴. Когда Ученый медицинский совет собирался в полном составе, можно было услышать даже больший разброс определений, обсуждались и другие формы секс-гендер-ного диссидентства.

Восьмого февраля 1929 года психиатр Лев Яковлевич Брусиловский (1890—1962) открыл заседание Совета по рассмотрению просьбы гражданина Каменева сообщением «о трансвеститах». Ссылаясь на научную и политическую деятельность М. Хирш-фельда, Л.Я. Брусиловский отметил, что «вопрос о трансвеститах <...> в условиях СССР не [является] особенно частым», в то время как в Германии подобный феномен «чрезвычайно распространен». Докладчик указал, что московский психиатр А.О. Эдель-пггейн недавно (в 1927 году) описал «интересный случай» из этой практики, имевший отношение к «трансвестизму». Речь шла о Евгении Федоровне М.⁴⁵. Затем Л.Я. Брусиловский зачитал отрывки из ее «Истории моей болезни», в завуалированной форме соглашаясь с определением автором собственной личности — таким, как оно выражено в ее «исповеди», где Евгения встала на защиту своего среднего пола. В заключение он назвал пациентку «трансвеститкой»⁴⁶.

Биолог Николай Константинович Кольцов (1872—1940) принял участие в дискуссии, заявив: «Конечно, не существует среднего пола, а есть бесконечное количество средних полов». Феномен очевиден в мире животных, но «у человека это встречается очень часто, может быть, чаще, чем у животных, и приобретается или усиливается благодаря подражанию на основе просто психической заразы». Н.К. Кольцов рассказал о своем пациенте мужчине (также из Казани), просившем изменить пол. Из сообщения следовало, что несчастный был вылечен инъекциями «спермин-жидкости»⁴⁷. Недавно посетивший Среднюю Азию

Н.К. Кольцов не согласился с тезисом Л.Я. Брусиловского о том, что «этот вопрос» имеет меньшее значение для Советского Союза. «На самом деле, если где он и имеет огромное практическое значение, так именно у нас — не в РСФСР, а в таких республиках, как Казахстан», где бачи подвергаются «чрезвычайно экономической эксплуатации», где сложились местные группы, гендерные и половые девиации которых обусловлены социальными условиями и не являются врожденными, и чье бедственное социальное положение лишь усугубится, если бы «вообще было решено» идти на уступки «трансвеститам»⁴⁸. Возражение Н.К. Кольцова свидетельствовало, что в Советском Союзе концепция национальных особенностей преобладала над медицинской моделью полового извращения. Как биолог, Н.К. Кольцов готов был принять врожденную и особенно гормональную модель «среднего пола», в рамках которой мыслил себя городской, несомненно, европеизированный пациент. Но половые девиации, представлявшиеся результатом отсталости социальной среды, следовало исключить из сферы медицины как проблему, разрешить которую надлежало законодательству.

Далее в дискуссии была поднята тема «среднего пола» в воинских формированиях, и проявилось отчетливое различие в подходах к оценке новобранцев-мужчин и новобранцев-женщин⁴⁹. Разделяя страх Н.К. Кольцова относительно морального разложения мужчин, Л.Я. Брусиловский предупреждал, что «такого рода субъекты, заявляющие, что они гомосексуалисты, ведут к тому, что при большой психической заразе составляют контингент уклоняющихся от военной службы. Целый ряд таких моментов уголовного порядка может встретиться»⁵⁰. Только психиатр был правомочен определить негодность к воинской службе лица, заявившего о себе как о гомосексуале. «Если сейчас кто-нибудь уклонится от призыва на военную службу под таким предлогом, — подчеркивал Алексей Васильевич Рахманов (1878—1948), — то он прежде всего попадет в психиатрическое учреждение на экспертизу. Так что в этом направлении вопрос и будет разрешен»⁵¹.

А.В. Рахманов не утверждал со всей однозначностью, что армия должна автоматически изгонять из своих рядов «гомосексуалистов», хотя замечания этого психиатра на слова Л.Я. Брусиловского о «психической заразе» наводят на мысль, что он придерживался именно этой точки зрения. А.В. Рахманов настаивал на всестороннем обследовании специалистами такого рода новобранцев «и обязательно в психиатрическом учреждении, где силы будут достаточно компетентные для того, чтобы этот вопрос разрешить». Сравнительно редкие психиатрические тексты того времени, посвященные проблеме психической неполноценности отдельных военнослужащих, если и упоминают о половом извращении, то в крайне завуалированной форме, хотя метафора «психическая зараза» использовалась врачами и политработниками весьма часто в случаях, когда они сталкивались с самоубийствами и иными проблемами в среде солдат и офицеров