Гомер: «Илиада» и «Одиссея» - [30]

Среди останков города

Я слышал шорохи сухой листвы,

Как будто души лёгкими шагами

Пересекали улицы, и живы и мертвы[177].

Как и несколько других предложенных Данте образов, сравнение усопших с листьями отражает приверженность автора доктринам томизма, учения Фомы Аквинского. Человек, согласно томистским воззрениям, может быть счастлив в загробной жизни лишь в том случае, если он встретил смерть правильно, достойно (пояснить, какой смысл он вкладывает в последнее понятие, Данте не мог или не хотел). В то же время, сравнивая опыт смерти с природными явлениями (деревья, ветер, земля), знакомыми нам по земной жизни, Данте как бы уравнивает смертное существование и существование высшее, непознанное[178] — а это очень важно. Происходящие в Аду, царстве смерти, события интересуют Данте лишь потому, что из них он может извлечь знание о жизни[179]. Описывая толпу мёртвых, он помнит, что эти бесплотные души, толпящиеся вокруг Улисса в «Одиссее», были облечены живой плотью в «Илиаде»…

Гомер создал описание. Вергилий сравнил. Данте подвёл итог.

Греки и римляне

Если государю недостаёт знания Гомера — значит, государь недостоин этого знания.

Франсуа Фенелон, «Разговоры мёртвых: Гомер»

И всё же, почему в «Божественной комедии» Данте изобразил Гомера в Аду? Ад Данте — это не абсолют; открывшись внутреннему взору Данте, его Ад становится своего рода предостережением, которое он, автор, должен донести до смертных, не потерявших ещё возможности искупить свои прегрешения. В этом видении Данте помещает среди прочих языческих поэтов и Гомера — но не в Ад, а в преддверие Ада, сотворённое самим Данте.

По Данте, души попадают в Ад по своему собственному желанию, так как тот круг, в который они попадут, зависит лишь от совершённых ими грехов: чем более велики прегрешения смертного, тем глубже в Аду будет вечно страдать душа. Пространство Ада строго распределено по мерам наказаний. Через врата Ада мы попадаем в «переднюю», где обитают души людей, не сделавших свой нравственный выбор и провёдших жизнь «посередине», между добром и злом. Далее, на самом краю гигантской воронки, какую представляет собой Ад, начинается первый круг — Лимб, преддверие Ада, где обитают души некрещёных младенцев и тех, кто, как Авиценна или Аверроэс, отказались от принятия христианской веры, хотя и вели благочестивую жизнь[180]. Лимб — посмертное прибежище добродетельных язычников, в частности — Гомера, кто «…Именем своим / …гремят земле, и слава эта / Угодна Небу, благостному к ним»[181], но кто, однако, «Жил до христианского ученья, / Тот Бога чтил не так, как мы должны», (объясняя, Вергилий добавляет: «Таков и я»[182]). Гомера и подобных ему Данте размещает в обнесённом рвом и семью стенами замке посреди зелёной поляны. Ров — это аллегория земных благ или ораторского мастерства; стены — семи свободных искусств или интеллектуального превосходства и духовности. Таким образом, сохраняется в высшей степени почтительное отношение к Гомеру.

Мастера Ренессанса, разделяя позицию Данте, считали Гомера первым и лучшим из «добродетельных язычников». Около 1470 года герцог Федериго де Монтефельтро, которого называли «образованнейшим человеком при образованном дворе», разместил в своём кабинете во дворце Урбино двадцать восемь портретов известных исторических личностей. Птолемей здесь соседствовал с царём Соломоном, Вергилий — со святым Амвросием, Сенека — с Фомой Аквинским; в числе изображённых, конечно, был и Гомер. Несмотря на то, что герцог Федериго уважал философов более поэтов, его коллекция была бы неполной без этого портрета, как без знакомства с Гомером неполным было бы образование любого культурного человека[183].

Триста лет спустя, в 1508 году, Папа Юлий II дал заказ Рафаэлю на то, чтобы великий художник расписал комнаты Папы в Ватикане. Молодой (ему тогда было двадцать три года) Рафаэль избрал для комнаты с видом на сады Бельведера тему горы Олимп, обиталища богов древней Греции и воздал должное Гомеру. В период расцвета Рима холм Ватикана был посвящён богу Аполлону — именно его и изобразил Рафаэль. Бог-солнце сидит с лирой в руках (но не с классической греческой кифарой, а с lira da braccio, музыкальным инструментом, популярным у поэтов эпохи Возрождения — данная деталь символизирует то, что Аполлон незримо присутствует среди итальянцев), в окружении восемнадцати поэтов, как древних, так и современных Рафаэлю. Гомер, подобно тому, как группируются изображения святой троицы иконописцами, помещён Рафаэлем между величайшими его последователями; по левую руку от него Вергилий, по правую — Данте[184].

Благодаря беженцам из Греции, спасавшимся от турецкого вторжения, вскоре после Боккаччо и Петрарки возобновился интерес к греческой культуре. Завоевание Константинополя Мехметом II 29 мая 1453 года привело к тому, что некоторые весьма образованные эллинисты эмигрировали во Флоренцию, Рим, Падую и Венецию и основали в этих городах школы, где изучался греческий язык и велись работы по изданию греческих книг. Благодаря существованию таких заведений около 1504 года в Венеции печатник Альдус Манитий смог издать некоторые из наиболее изящных произведений классиков, среди которых были и две поэмы Гомера