Голы и босы - [22]

Как-то днем несколько недель спустя миссис Рэнсом на подходе к Нэсби-мэншнз — она возвращалась с покупками — заметила фургон у крыльца, а пересекая нижний вестибюль, обратила внимание на молодого человека, у которого на голове красовалась широкополая шляпа с пером, а на шее висел хомут. Впереди он толкал коляску.

— Он что, переезжает? — полюбопытствовала она.

— Да, — тот облокотился на коляску. — Опять.

— И часто такое происходит?

— О чем вы, леди? Этот парень переезжает, как другие по нужде ходят. А это все — он показал на коляску, хомут, шляпу — отправляется на свалку. Похоже, мы теперь будем китайцами.

— Давайте, я вам помогу, — и с этими словами миссис Рэнсом забрала у него ручку коляски, которая застряла в дверном проеме, свезла ее по пандусу, и, дожидаясь, пока он отправит остальное добро в фургон, стояла и слегка покачивала ее.

— Немало годков прошло с тех пор, как вы возили такую же, — сказал он, забирая у нее коляску.

Она поднялась со своими покупками на крыльцо и оттуда наблюдала, как он перекладывает мебель одеялами, а про себя думала, не один ли это из тех «рабочих сцены», что перевозили их пожитки. Она не стала рассказывать мистеру Рэнсому, что привело к краже. Прежде всего потому, что он непременно поднял бы шум, настаивал бы на том, что должен подняться наверх и сам поговорить с этим молодым человеком. («Наверняка он в этом замешан», — заявил бы он.) Эту встречу миссис Рэнсом не могла вообразить себе без величайшего смущения. Когда фургон тронулся, она помахала на прощанье и пошла наверх.

Вот и конец истории, думала миссис Рэнсом, и так бы оно и было, если бы однажды воскресным днем, месяца два спустя, с мистером Рэнсомом не случился удар. Она была в кухне, ставила тарелки в посудомоечную машину, но, услышав звук падения, поспешила в комнату и нашла своего мужа на полу — он лежал у книжного шкафа, сжимая в одной руке кассету, в другой — фотографии сексуального содержания, а том Жюльен валялся в раскрытом виде рядом. Мистер Рэнсом был в сознании, но не мог ни говорить, ни двигаться.

Миссис Рэнсом все сделала правильно: подсунула ему под голову подушку, укрыла пледом и лишь потом стала дозваниваться до Скорой помощи. Ей хотелось верить, что, несмотря на тяжелое состояние, ее расторопность и самообладание произведут впечатление на ее распростертого на полу мужа, но, ожидая пока ее соединят с нужными инстанциями, она не замечала в его глазах ни тени одобрения и благодарности — один лишь животный страх.

Не будучи в состоянии привлечь внимание жены к кассете, которую он сжимал в руке, или хотя бы ослабить хватку, ее беспомощный муж следил за тем, как быстро она собрала фотографии, и что-то в глубине его сознания отметило, как мало интереса или удивления вызвала у нее эта стародавняя непотребщина. Наконец она опустилась рядом с ним на колени (снизу уже завывала сирена «скорой помощи», мчавшейся мимо парка) и вытащила из его бескровных пальцев кассету, а затем бездумно, не придавая этому ни малейшего значения, сунула ее в карман передника. На секундочку она задержала его руку (все еще судорожно сжимавшую отсутствовавшую теперь греховную кассету) и заметила, что в глазах у него теперь, пожалуй, читается не ужас, а пришедший на смену стыд; поэтому она улыбнулась, сжала ему руку и сказала: «Все это не имеет никакого значения» — но тут позвонили медики.

Мистеру Рэнсому не удастся весело распрощаться с этой историей: будучи человеком непрошибаемым, он, в отличие от жены, не изменился под влиянием происшедших событий и не созрел как личность. Будь у него собака, его, может быть, удалось бы представить в более благоприятном свете, но как ни близко находился Нэсби-мэншнз от парка, запереть собаку в четырех стенах было невозможно; ему могло бы помочь хобби, но только не Моцарт, потому что погоня за совершенным звучанием лишь усиливала его педантизм и недостаток человеческого тепла. Нет, чтобы научиться принимать вещи такими, как есть, ему лучше было бы заниматься чем-нибудь менее упорядоченным — скажем, фотографией или акварелями; семья тоже стала бы менее упорядоченной, и, хотя, кажется, только миссис Рэнсом горевала о потере малютки Доналда (а, уж конечно, в роли отца мистер Рэнсом был бы не подарок), сын заставил бы его повернуться лицом к жизни и как-то к ней приспособиться: чистота и порядок — единственное, что имело значение для мистера Рэнсома в нынешнем его возрасте. Такому человеку никогда не выйти из своего кокона — он приговорен, как в нашем повествовании, а будь в доме ребенок, глядишь, не было бы и кокона.

Безъязыкий, лежал он сейчас в отделении интенсивной терапии, и слово «кокон» довольно точно описывало его положение. Откуда-то со стороны до него доносился голос жены, звучавший близко, но в то же время как бы издалека и к тому же слегка резонировавший — казалось, само его ухо было коконом, а он находился внутри него. Медсестры уверяли миссис Рэнсом, что он, несомненно, слышит ее, но боясь, что он может не выжить не столько из-за инсульта, сколько из-за сопутствующих стыда и унижения, все силы она сосредоточила на том, чтобы уладить недоразумение хотя бы в этой области. Если мы добьемся большего взаимопонимания по части секса, думалось ей, может быть, инсульт будет вспоминаться потом как благословение.