Голы и босы - [18]

На самом же деле тайник, конечно же, был обнаружен: как раз над этими снимками они с Клио больше всего и хохотали на той кассете.

Снимки эти не стали секретом для Мартина, не были они секретом и для миссис Рэнсом, которая как-то днем, обведя шкаф рассеянным взглядом, задумалась, что бы такое приготовить на ужин, и тут ей попался на глаза корешок Жюльен… Саккини, в названии ей почудилось что-то кулинарное: жюльен… цуккини, что ли? Она потом аккуратно вернула снимки на место, но каждые несколько месяцев проверяла, лежат ли они еще там. Удостоверившись, что снимки никуда не делись, она чувствовала себя спокойнее.

Поэтому теперь, когда мистер Рэнсом сидел в своем кресле и слушал через наушники «Волшебную флейту», на самом деле то вовсе не была «Волшебная флейта». Он бездумно глядел на свою читающую жену, а уши его были полны стонами и воплями Мартина и Клио, которые все не унимались и не унимались. Сколько бы раз мистер Рэнсом ни слушал кассету, он не переставал испытывать удивление: то, что два человеческих существа могут отдаваться друг другу и своему чувству так безраздельно и так откровенно, выходило за пределы его понимания; фантастика, да и только.

Слушая запись так часто, он выучил ее наизусть не хуже Моцарта. Научился узнавать долгие втягивания воздуха, которыми Мартин отмечал завершение некой неведомой позиции (Клио, опираясь на ладони, стояла на коленях, Мартин пристроился сзади), после чего томное andante (тихие мяукающие женские звуки) разгонялось до ударного allegro assai (оба кричали во весь голос), сменялось еще более неистовой кодой, а затем внезапным rallentando («Нет, нет, еще нет, — кричала она, а потом: — Да, да, да»), после чего слышалось сопение, пыхтение и, наконец, наступал сон. Мистер Рэнсом, человек, начисто лишенный воображения, пришел, однако, к выводу, что, собрав коллекцию подобных записей, можно было бы составить из них сексуальный аналог «Каталога Кёхеля»[21], воссоздав стилистическое развитие сексуального акта, его раннюю, среднюю и позднюю стадию, и весь терминологический аппарат моцартовского музыковедения можно было бы использовать для этих новых, бьющих наотмашь ритмов.

Вот о чем думал мистер Рэнсом, сидя напротив жены, которая совершала вторую попытку одолеть Барбару Пим. Она знала, что Моцарта он не слушает, хотя никаких внешних признаков этого не было и, уж конечно, ничего столь вульгарного, как вздутие в районе ширинки. Нет, просто на лице мистера Рэнсома было написано напряжение (то есть нечто, совершенно противоположное тому выражению лица, с которым он слушал своего любимого композитора) — то была сосредоточенность, как будто он надеялся, что если будет слушать очень внимательно, то сможет открыть нечто новое — то, что раньше от него ускользало.

Миссис Рэнсом и сама слушала время от времени эту кассету, но поскольку у нее такого удобного прикрытия, как Моцарт, не было, сеансы прослушивания приходились на послеполуденные часы. Став на домашнюю стремянку, она вытаскивала Жюльен и доставала из глубины кассету (фотографии казались ей такими же дурацкими и смехотворными, как Мартину с Клио). Затем, налив себе капельку шерри, садилась послушать, как они занимаются любовью, удивляясь и после дюжины прослушиваний длительности и упорному характеру процесса, а также его грубому и неблагозвучному завершению. После чего шла и ложилась на кровать, думая, что это та самая кровать, где все это происходило, и снова вспоминала прослушанное.

Если оставить в стороне эти робкие и редкие эмпиреи, жизнь в общем и целом вернулась на круги своя. Правда, порой укладываясь в постель или медля утром подняться на ноги, миссис Рэнсом испытывала подавленность, и ей казалось, что она опоздала на автобус — правда, что это был за автобус и куда он направляется, она бы сказать затруднилась. Перед тем как они побывали в Эйлсбери и им вернули мебель, она, как ей казалось, убедила себя, что ограбление — счастливый случай и каждый день приносит новый урожай скромных приключений: визит Драсти, походы к мистеру Энверу, поездка на Эджвер-роуд. Сейчас, окопавшись вновь среди своих пожитков, миссис Рэнсом боялась, что ее вылазкам пришел конец, жизнь вернулась в нормальное русло, но эта жизнь больше не доставляла ей ни радости, ни удовольствия.

Сильнее всего скука разбирала ее в дневные часы; она, конечно, продолжала смотреть телевизор, но уже не удивлялась, как прежде, тому, до чего доходят люди, и даже слегка завидовала им (как Мартину и Клио). Она так привыкла к телевизионному способу изъясняться, что однажды с языка у нее соскользнуло предательское словцо — в автобусе № 74 произошла свара, вырвалось у нее.

— Свара? — встрепенулся мистер Рэнсом. — Где ты набираешься таких слов?

— А что? — невинно спросила миссис Рэнсом. — Так нельзя сказать?

— Это слово не из моего лексикона.

Миссис Рэнсом пришло в голову, что сейчас самое время обратиться за психологической помощью: если раньше речь шла о доброй воле, то теперь в этом есть необходимость, и она попыталась дозвониться Драсти по телефону горячей линии.

— Извините, но мисс Бриско в настоящее время не может ответить на ваш звонок, — раздалась автоматическая запись, в которую тотчас ворвался живой женский голос: