Голубые шинели - [6]

— Ну, раз больше ничего приличного не осталось, сгодятся и эти, — потом, оформив все необходимые документы, забрал нас, и мы цепочкой — пьяные и сытые — поплелись к вокзалу.

Почти трое суток в душном вагоне понадобилось чтобы добраться до места назначения. Когда я вышел впервые на перрон — я подумал что в моей жизни начался период необыкновенных чудес и настоящего счастья — я стоял на платформе рязанского вокзала.

Рязань в тот миг представилась мне огромным городом, наверное такое ощущение бывает у наших граждан, когда они впервые попадают в Нью-Йорк. После же нашего Тобольска Рязань для меня была больше чем Нью-Йорк — она была для меня пределом мечтаний, верхом совершенства и цитаделью цивилизации. Меня поразили огромные проспекты, высокие дома, роскошные церкви — все казалось большим и великолепным. И я шел пешком в первую в своей жизни воинскую часть, радостно озираясь по сторонам и думая о том, как мне повезло.

Служить мне выпало в пехоте — и первые полгода были как бы не слишком обременительны. Для начала — месяц расслабухи, пока не приняли присягу. Мы строем ходили в столовку, потом нам читали какие-то лекции, ничего страшного, того, чем пугали нас на гражданке, ничего такого не происходило. Ну и мы, молодняк, расслабились, думая, что армия — это бесконечная прогулка в столовую и занятия по самоподготовке.

Наши казармы были отделены от действующей воинской части, и старослужащих мы видели только издалека. По сравнению с нами, обычными восемнадцатилетними пацанами, они казались нам просто Шварценеггерами, такие у них были накачанные бицепсы, мускулистые руки, огромные, какие-то просто по-бычьи толстые шеи. При виде нас деды, как мы уже научились их называть, радостно улюлюкали и кричали:

— Духи, вешайтесь!

— Чего они орут? — спросил меня как-то мой друг по учебке Сашка Новиков.

— Да сам не знаю — пожал я плечами, — духи какие-то, и почему-то вешайтесь.

— Дураки, — пренебрежительно отозвался о них Сашка.

Мы тогда не знали, что духи — это мы, салабоны. А вешаться нам действительно стоило уже тогда — потому что впереди нам предстояло еще полтора года службы, из которых как минимум год деды будут измываться над нами так, как наверное издевались над людьми только в эсесовских застенках.

И вот — славные полгода курса молодого бойца закончились, и нас всех направили уже на настоящую, без дураков, службу по разным частям.

Наверное, от того что мне так долго везло, я уверовал, что я и есть самый настоящий везунчик, во всяком случае когда мы с моим другом Сашкой попали в одну и ту же часть, мы от души пожали друг другу руки:

— Один за всех! — торжественно произнес я.

— И все за одного! — поддержал меня Сашка.

Мы радовались, что будем служить вместе, тем более что наша часть находилась в Апрелевке, совсем недалеко от Москвы. Я, прожив всю свою сознательную жизнь в деревне Черная Грязь, за сто верст от самого крупного районного центра, города Тобольска, и мечтать никогда не мог попасть в Москву, а тут все сбывало как-то разом — и хороший друг, и служба под Москвой.

— Тимка, — горячо шептал мне Сашка в нашу последнюю ночь в учебке, — Тимка, вот мы с тобой будем отрываться, когда пойдем в Москву в увольнительную, вот кайф!

С кайфом мы конечно просчитались.

Попали мы в роту где из 60 человек 40 были старослужащие. В первую же нашу ночь на новом месте, едва сыграли отбой и все улеглись по кроватям, деды устроили нам подъем.

Выстроив всех молодых в шеренгу, самый главный дед — мы прозвали его Буряком за вечно красный цвет лица — здоровый, двухметровый, накачанный детина, прохаживаясь перед нами, преподавал нам азы армейской науки.

Для начала порасспросив нас — кто откуда и выяснив, что среди молодых никаких земляков для дедов не обнаружено, а, значит, мы — ничейные, и с нами можно делать что угодно, Буряк сказал:

— Вы, суки, запоминайте — каждый молодой про каждого деда должен точно знать — сколько тому до дембеля. Мне вот шестьдесят три дня осталось — и если я любого из вас хоть ночью разбужу и спрошу: «Сколько мне до дембеля?» — вы должны точно и четко мне ответить: «Шестьдесят три дня!» Ясно?

Молодые, дрожа босиком на холодном полу, выстроенные в шеренгу прямо в нижнем белье, угрюмо молчали.

— Понятно, я спрашиваю? — уже злобно рявкнул Буряк.

Мы молчали, с ненавистью глядя на его бордово-красную харю.

— Так, вижу, что непонятно, — усмехнулся Буряк, — ну ничего, это мы сейчас поправим.

Другие деды, сидя здесь же поодаль в развязных позах, с интересом наблюдали за происходящим.

Буряк же, прохаживаясь вдоль нашей шеренги, с какой-то звериной ухмылкой вглядывался в лицо каждому. Заглянул он и в мои глаза. Я, затаив дыхание, замер, не отводя взгляда. Буряк усмехнулся и перевел взгляд на Сашку.

— Ну, ты, умник, — сказал он обращаясь к нему, — сколько мне дней до дембеля?

— Пошел ты, — тихо, но твердо, глядя прямо ему в глаза, ответил Сашка.

И не успел он закончить эту фразу, как Буряк с размаху ударил ему в живот своим огромным кулачищем. Сашка со стоном согнулся пополам, а Буряк уже добавлял ему ногой в пах.

— Ты что делаешь, сука, — заорал я, кидаясь на Буряка, но тут же получил от него страшный удар в челюсть и отлетел чуть ли не в самый угол казармы.