Голубые родники - [63]

Когда увидел я Пухляковский, невольно подумал: помилуйте, какой же это хутор? Кирпичные дома в четыре и пять этажей, башенные краны повсюду: стройка не прекращается, клуб, больница, студенческое общежитие, опорный пункт Института виноделия, улицы в камне… И все в густой зелени садов. Говорят, когда приехала сюда киноэкспедиция — искала она «типичный» казачий пейзаж, режиссер, снимавший после войны в Пухляковском по рассказу Шолохова фильм «Жеребенок» и не видевший мест этих лет десять, так и ахнул: «Испортили хутор». Вот как быстро меняется облик придонских станиц и хуторов. Вчера станица, а сегодня уже город.

Хуторяне — народ приветливый. Стоило начать мне расспросы, как сразу вызвались добровольцы показать и дом, где жил цыган — прототип Будулая, чью печальную судьбу изобразил Анатолий Калинин в романе «Цыган», и хату, где совсем недавно умерла разбитая параличом «волчица» из рассказа «Эхо войны», и могилу советских разведчиков, которых выдала «волчица», ну и, конечно, дом Калинина — старый, обшитый темно-серыми досками, с высокими подпорками, с мезонином, где у писателя «святая святых» — рабочий кабинет. И вид на Дон открывается такой же неоглядный, как в Вешках…

Я не задумывался прежде, сколь благодатно такое повседневное общение с жизнью, с народом, что установилось у многих писателей Дона: Шолохов живет в Вешенской, Закруткин — в Кочетовской, Калинин — в Пухляковском, Изюмский — в Волгодонске, Скрипов — в Азове, Колесников — в Сальске, Авилов — в степном совхозе на реке Чир…

Калинин — хлебосольный хозяин, но не в одном гостеприимстве дело. Он еще и радушный собеседник, очень любознателен, ищет новые знакомства. У него взрослая дочь, такая же неугомонная, как и отец, — Наташа. Я видел ее мельком, но как-то сразу почувствовал: это о ней, о ее судьбе и, конечно, о судьбе всех взрослых дочерей думал писатель-отец, когда работал над романом «Гремите, колокола!». Пишется ему трудно, и, бывает, долгие месяцы вылеживаются в ящике письменного стола рукописи новых книг, прежде чем узнает о них читатель. Пишется ему трудно еще и потому, что не бывает такого дня, когда не приходилось бы отрываться от письменного стола ради неотложных депутатских дел. Зато все, что создано им: «Красное знамя», «Лунные ночи», «Суровое поле», «Запретная зона», «Цыган», «Вешенское лето», «Гремите, колокола!», «Эхо войны» и превосходные стихи, о которых читатель почти не знает, — написано рукой большого мастера. Он не любит выдавать «авансов» (как иные литераторы), всегда недоволен собой и хочет написать книгу, которую вынашивает всю жизнь. «Святую книгу» — как он говорит. Когда Михаил Александрович Шолохов закончил рукопись романа «Они сражались за Родину» (еще неизвестную никому из нас), то послал Калинину телеграмму в Пухляковский: «Приезжай». Значит, не просто любит, верит, захотелось почитать Калинину новые главы, посоветоваться, как мудрый учитель с талантливым учеником.

…У крутого спуска к Дону я еще раз оглядываюсь на старый курень с мезонином, на взбирающийся уступами зеленый хутор. Глухо рокочет внизу катер «ачуровцев»[9], он довезет меня до Мелиховской. Тут километров шесть, не больше. На нижнем Дону едва минуешь один хутор — уже другой начинается, случается, что куреня разбросаны один от другого на два-три, а то и больше километров; простора много, хоть по нынешним временам и неудобно.

Мелиховская станица ничего общего с Гришкой Мелеховым не имеет, она намного старше «Тихого Дона». Правда, многие поэты, особенно из молодых, любят обыгрывать название станицы, непременно вытаскивая на здешнее крутоярье Гришку с Аксиньей. А берега-то здесь не такие, как в Вешках, и песков нет — тучный чернозем с виноградными лозами, с домами из камня-ракушечника (Донецкий кряж рядом).

В станице прекрасный дом отдыха, пионерские лагеря для детей шахтеров, турбаза. Солнце палит нещадно, совсем как в Сочи: все «ожерелье» от Ейска до Цимлянска характерно тем, что здесь свой, отличный от степного, «микроклимат» — с теплыми зимами без снега, с горячим солнцем и напоенным ароматами трав воздухом в летнюю пору. Отдыхают в Мелиховской не только ростовчане, но и уральцы, сибиряки.

В Мелиховской я вновь (уже в который раз) переправляюсь через Дон. Спутники мои по парому оказались специалистами по пушнине (не думал, что на Дону окажется для них работа) и, узнав, зачем я здесь, пригласили побывать на речке Подпольной. Есть такая недалеко от Багаевского — из Дона вытекает, в Маныч впадает, не речка, ручеек с запрудами.

Я впервые увидел несметное множество серебристо-черных лисиц, коричневых норок, ослепительно белых нутрий, бурых ондатр… Вольеры у берега, клетки прямо на улицах, бесконечные мостики через запруды и — камыш. Его здесь не косят, а разводят — это ведь любимое лакомство пушистых зверьков.

В конторе зверопромхоза на стенах развешаны дипломы Выставки достижений народного хозяйства, Международного пушного аукциона, похвальные листы, грамоты. Донской мех, оказывается, уже получил признание на мировом рынке: одних только шкурок ондатры зверопромхоз отправил туда в прошлом году около двадцати пяти тысяч.