Голубые родники - [48]
В этом хуторе была у меня встреча с донской стариной, давней-предавней. Попутчиком моим в автобусе оказался кряжистый старик-казак с окладистой, аккуратно причесанной на пробор и чуточку подстриженной бородой, в плисовом пиджаке-тройке и картузе. На священника вроде бы не похож, размышлял я. Кожаный баул, какие давно вышли из моды, расшитая славянским крестом рубашка, из кармана выглядывал цветастый носовой платок и часы с цепочкой…
— Санищев Игнат Савельевич, — подал он широкую ладонь. — Прадед мой из этих мест.
Прадед его был из Голубинской — станицы, которая на противоположном берегу. А правнук ехал туда через Калач-на-Дону с Кубани. Всего только два года, как вернулся из Турции. Живет в Левокумском совхозе, который на Кубани, дом ему построили, один сын на тракториста учится, другой — чабан. Сам плотником работает. Вот получил отпуск, собрался посмотреть те станицы, откуда Игнат Некрасов уводил их после поражения булавинского восстания с Дона в Турцию — от царской расправы. Сохранили казаки на чужбине и родной язык, и обычаи, а внуки вернулись недавно на родину. Хотел Санищев и в Волгограде побывать.
За разговором не заметили мы, что начался уже за окном автобуса город Калач-на-Дону. Санищев легко поднялся с кресла, застегнул пиджак.
— Будете в Черкасске, домику булавинскому кланяйтесь. Слышали мы, доныне стоит…
— Как же, стоит…
…В гостинице я долго еще думал о встречах, выпавших мне в этот день. Санищев родился и вырос в Турции, а родиной считает Россию, Дон. А Рубен — сын Пасионарии — не пожалел жизни за русскую, донскую землю, потому что дорога на его родину начиналась здесь. У Гули Королевой было проще — русская, она не могла примириться с мыслью, что родную землю топчет враг.
Вот какое оно, чувство родины!
Голубой лампас Волго-Дона…
…А городок вокруг горы свернулся
По летнему и пылен и горяч,
Молочный, хлебный, яблочный, медовый,
И зноем подрумяненный, подовый,
Лежит от солнца золотой Калач!
Геннадий Лутков
До самого утра не гасли на рейде прожекторы, громыхали лебедки и краны, ни на одну минуту не утихала беспокойная, натруженная жизнь порта. Калач-на-Дону — не маленький порт: с пяти морей (а если считать морем еще и Цимлянское водохранилище, то с шести) приходят сюда корабли, баржи, танкеры, сейнеры и иные плавучие великаны и малютки, включая доки и плоты. Калач — узел водных путей, перевалка.
Собираясь в путешествие, я листал старые справочники, искал толкование необычного имени, которое носит город. Само слово «кала» («кале») нерусское, пришло к нам из тюркского языка и означает «укрепленное место», «крепость». Но по Далю, «калач» — пшеничный сгибень с дужкой. На такой сгибень как раз похожа излучина Дона, круто огибающая место, где стоит город.
На Дону три Калача, но только один из них — порт. Первый — совершенно сухопутный — в Воронежской области, на пересохшей речке Толучеевке. Другой — в Ростовской, тоже стоит на некорабельной речушке Куртлак (приток Чира). С третьим мне предстояло сейчас познакомиться. Я знал, как писал об этом городе почти восемьдесят лет назад Короленко. Города, впрочем, тогда еще не было, как не было и порта. А «тихий Дон, краса полей», показался Короленко настоящей лужей. Вот что писал он домой из Калача: «Стоим на мели вот уже часа полтора… Как утром я удивлялся искусству, с каким наш капитан проползал по узкому ручейку, стиснутому со всех сторон мелями… Воды мало в Дону. Ходи хоть пешком!»
Городом Калач стал два десятилетия назад. А прежде числился хутором Пятиизбянской станицы. Была в хуторе маленькая пристань, ходили (больше в половодье) суденышки да баржи-плоскодонки. До революции торговали купцы лесом (везли его сюда с Волги), хлебом, арбузами и арбузным медом (его даже за границу вывозили). После революции облик хутора мало изменился. Наверное, так и остался бы он хутором, если бы не Волго-Донской канал и Цимлянское море.
Соединить Волгу с Доном люди мечтали давно. Возле Новомосковска есть остатки шлюзов, понастроенных еще Петром Первым, — он хотел пустить корабли на Дон с Оки. Строил еще Петр каналы и на Паньшинке, и на Иловле, и возле Камышина, но ни один из задуманных проектов себя не оправдал.
Не по плечу были старой России такие грандиозные сооружения, а человек все-таки не опускал рук. Одна за другой шли в сухие степи между Доном и Волгой экспедиции одержимых мечтателей. Бушевала гражданская война, Царицын был в белом кольце, а они продолжали изыскания. В Музее обороны Царицына — Сталинграда есть любопытная записка. Инженер из Сарепты уведомлял штаб Десятой Красной Армии, что ввиду мобилизации рабочих изыскательской партии в отряды обороны он вынужден прекратить проектные работы по Волго-Дону. На записке — резолюция: «Канал пророем после утопления кадетов в Волге и Дону. Сталин, Ворошилов».
Человек создал Цимлянское море и прорыл канал между Волгой и Доном за три-четыре года. И какое море! Не мельче Азовского, площадью две тысячи шестьсот квадратных километров, глубиной до двадцати метров. Гуляют на море настоящие волны, и в непогоду даже большие суда торопятся укрыться в защищенных от ветра убежищах.
