Голубые песцы - [30]

Анканау, зная, что отец будет её экзаменовать, запоминала все примечательности в тундре, расшифровывала неясные звериные следы. Всё это она выкладывала отцу тоном прилежной ученицы, аккуратно приготовившей урок. И каждый раз Чейвын хвалил:

— Молодец, дочка.

Однажды Анканау, подав отцу дымящуюся чашку крепкого чаю, налила и себе и уселась напротив. Чейвын с наслаждением отпил большой глоток и блаженно прикрыл глаза, ожидая, пока тепло разольётся по всему большому его телу. Именно в это мгновение по установившейся привычке Анканау начинала рассказ. Чай успел достигнуть кончиков самых маленьких жил, прогрел все суставы ног и рук, а дочь всё ещё не начинала рассказа. Охотник открыл глаза. Анканау сидела за столом и тянула чай. Она смотрела на отца поверх края кружки чёрными нерпичьими глазами.

— Я жду рассказ, — нетерпеливо напомнил Чейвын.

— Я жду твой первым, — ответила Анканау.

Чейвын поставил на стол кружку.

— Ты знаешь наш обычай — гость должен первым рассказывать новость, — Анканау опередила вопрос отца.

— Вот как! — крикнул Чейвын. — Значит, ты своего отца родного считаешь гостем?

Он многозначительно взглянул на неё.

И тут она поняла, что отец всё знает. Если Чейвын мог прочитать всё о жизни зверя по едва заметному следу, оставленному на снегу, то о пребывании другого человека в избушке он мог без труда догадаться.

— Он часто приходит?

Анканау молча кивнула в ответ.

— Ночует?

— Редко.

— Жениться обещает?

— Мы об этом с ним не говорили.

— Как же? Живёте, как муж с женой, а насчёт женитьбы ни слова?

— Нам так лучше…

Чейвын шумно встал. Он чуть не опрокинул лёгкий, сколоченный из фанеры стол. Недопитый чай выплеснулся из кружек, звякнула крышка на чайнике.

— Дочь, я буду сердиться. То, что происходит у вас, — это не игрушка. И если у вас будет ребёнок, это будет не кукла, а живое существо, из которого тебе же делать настоящего человека. Подумай, дочка, не заставляй меня самого разговаривать с Мишей.

Анканау не на шутку перепугалась, торопливо обещала подумать. О чём собиралась думать, она и сама не знала. Анканау передала отцовы слова Мише Носову. Парень рассмеялся и сказал:

— Тогда я женюсь на тебе.

— Я не хочу выходить замуж, — сказала Анканау.

— Мы ведь и так живём, как муж и жена.

— Нет, как влюблённые.

Трудно Анканау представить себя в семейной обстановке. Она перебрала в памяти близко знакомые семьи в Кэнинымныме, пытаясь поставить себя на место хозяйки. Ничего похожего не выходило.

— Рано ещё мне жить семейной жизнью, — объяснила она обескураженному пограничнику свой отказ.

Скоро солнце начнёт всходить. Будет больно глазам, а сердце будет рваться, как птица. Как хорошо чувствовать себя такой же вольной, как птица! Куда хочешь можешь полететь — и мыслями и делами! Ни о чём плохом не хочется думать, да и нет того, что бы вызывало худые размышления. Всё чисто и светло кругом — снег, студёный воздух, небо без облаков, с ясным блеском звёзд…

Пусть скорее наступает весна! Растают снега в тундре, обнажится лицо и земли и моря. Зазвучат голоса зверей и птиц. Огромные стаи, подобно тучам, выстелют небо, покроют озёра и протоки… Как хочется весны!

Анканау оглядывается. След её ног терялся на вершине холма. А впереди уже чернеет закопчённая железная труба охотничьей избушки. Но что это? Похоже, как будто кто-то топит печку.

Девушка прибавляет шагу. Плечи оттягивает тяжёлая добыча. Застывшие песцовые тушки колотятся по спине. Вместе с шагом ускоряют свой бег мысли… Кто это может быть? Неужели Миша? В последний раз, уходя, он так хлопнул дверью, что с потолка, как снежинки, закрутились хлопья копоти. Чем больше сердился парень, тем больше была уверена Анканау, что он никуда не уйдёт и, как это не один раз было, будет просить прощения, называть Анканау разными глупыми прозвищами… Почему бы вправду и не выйти замуж?

Собаки, чуя приближающуюся хозяйку, заливаются радостным лаем. В надвигающейся мгле Анканау видит летящего над сугробами пса и узнает вожака. Кто-то спустил его с цепи.

В избушке темно и накурено. Однако это не отцовский трубочный дым, а запах дешёвых папирос, напоминающий тлеющую тряпку.

Миша Носов лежит на деревянных нарах, положив ноги в валенках на табуретку. Полушубок в головах. На гвоздике висит белый маскировочный халат, похожий на охотничью камлейку.

— Знаешь, что я подсчитала? — первой, чтобы не дать возможности Мише заговорить о свадьбе, начинает Анканау. — Я подсчитала сегодня на снегу, что выполнила полторы годовых нормы настоящего охотника.

— Как это — на снегу? — не понял Миша.

— Я палкой писала на снегу и считала, как на листке бумаги, — с улыбкой пояснила Анканау. — Понимаешь, полторы годовых нормы настоящего взрослого охотника! Дышать трудно от радости! Смотри на меня, Миша, — я настоящий охотник, настоящий человек!

Миша медленно, как бы нехотя, сползает с нар и кладёт на стол книгу, которую он читал, коротая время.

— Я к тебе с серьёзным разговором пришёл, а ты опять о песцах.

Парень старается говорить ласково, с трудом скрывает раздражение.

— Ты понимаешь, решается вся жизнь на многие годы вперёд. Я тебя люблю по-настоящему. Зачем ты отказываешься выйти за меня замуж? Что тебе мешает? Родители вроде бы не против, не препятствуют, командование одобряет, любовь есть — что тебе ещё нужно? Ну, скажи! Может, не любишь? Скажи правду, разонравился? Чем так молчать, лучше признайся: не люблю! Мне легче будет.