Голубые огни Йокогамы - [46]

Он снова задерживался. И хотя час ужина давно миновал, она достала из холодильника овощи, закатала рукава и начала резать морковь. Медленно, в попытке убедить себя, что у нее все в норме.

Тук. Тук. Тук.

Внезапно Клео замерла, уставившись на нож. Из радионяни до нее доносились звуки спокойного посапывания спящей Ниины, но они не нашли в Клео отклика. Совсем. В других обстоятельствах подобное безразличие напугало бы ее, но сейчас это было куда лучше, чем страшные мысли. Мысли, о которых не говорят.

Клео закрыла глаза, возвращаясь в прошлое.

Ей вспомнилось, как они с Косуке, обнаженные, опьяненные жаром юности и любви, проводили время в своем гнездышке. Поначалу их поцелуи были робкими, словно им было неловко друг перед другом, как стеснительным гостям, оказавшимся за одним столом в компании малознакомых людей. Спали они урывками. Клео рассказывала, как любила разглядывать витрину кондитерской, когда была девочкой. А папа катал ее на плечах, как верховного правителя на слоне. Косуке любил ее истории. Они говорили так, словно в прошлом все происходило лишь для того, чтобы привести их в эту постель. От их дыхания окна старой квартиры Клео запотевали, и она рисовала на стекле сердечки. Квартира находилась недалеко от церкви, колокола которой звонили во время службы и обязательно по праздникам. Они улыбались этому звону, как пьянящей душу шутке. Она любила смотреть из окна на улицу, по которой бриз гнал прибрежный песок. Днями они ходили обнаженными и садились за стол, как в последний раз. Тело Клео воспаряло, словно стая лебедей, стремящихся навстречу зимнему солнцу.

Они жили друг другом, каждый отдавая себя другому без остатка, — в мире, где обитают подлинные чувства, подобные россыпи самоцветов, скрывающихся подо мхом. Косуке целовал ее в пупок, пока она по телефону отпрашивалась с работы, сказавшись больной. Она целовала его колени, когда он читал стихи.

Воспоминания.

Горе.

Пятна.

Но вот открылась дверь, и вошел Косуке, бросая ключи на стол.

— Прости, — сказал он, почесывая щеку.

Клео уже перестала задавать вопросы. Правда, про себя она думает, а знает ли он сам, за что извиняется?

— Ты голодный?

— Особо не заморачивайся.

Тук. Тук. Тук.

— Как прошел день? — спросил он, принюхиваясь к запаху своих подмышек.

Тук. Тук. Тук.

— Хорошо, — улыбнулась Клео.

Тук. Тук. Тук.

— А как Ниина? — без особого интереса спросил он.

— Прекрасно, — улыбнулась Клео. — Она спит.

— Ну и хорошо.

— Как расследование?

Тук. Тук. Тук.

— Да никак, — вздохнул он. — Ты же знаешь, как это бывает.

Уж Клео знала.

Япония, покинутый всеми остров, населенный томящимися в одиночестве людьми, одержимыми горами и смертью.

— А-а, — ответила она, моя нож под струей воды. Косуке, открыв холодильник, казалось, о чем-то вспомнил:

— Клео!

Ее сердце готово было разорваться от любви, горькой правды, от всего, что переполняло ее сердце. Она знала, Косуке уже не тот, знала — того, что было между ними, уже не вернешь, но он все еще был нужен ей. Она надеялась услышать, что он все еще любит ее. Надеялась хоть на какое-то проявление искренних чувств. Даже если это ложь.

— Да?

— Как насчет этих зеленых перцев?

От собственного крика Ивата резко подскочил в постели, запачканной блевотиной. В своем кошмарном сне он стоял у маяка, а вокруг бились волны с резким звуком, похожим на вжиканье молнии рюкзака. Он бросился на кухню и принялся неистово шарить по шкафам.

Нет, нет, нет!

Он кое-как натянул ботинки, схватил плащ и выбежал на улицу. Промокнув насквозь на сильном дожде, он вдруг обнаружил, что не надел брюки. Да наплевать. Завернув за угол, он ворвался в супермаркет. Раздвижные двери предупредительно разошлись перед ним. На часах 3:04. Вокруг никого. Негромко звучала медленная мелодия.

Потупив взгляд, он схватил с полки бутылку водки. Кассир без лишних слов положил ее в пакет. На экране высветилась цена. Он побежал бы за деньгами, если потребовалось бы, но во внутреннем кармане плаща оказалась кредитка. Кассир вставил ее в терминал, а Ивата, дрожа всем телом, ждал, пока пройдет оплата.

— Благодарю вас.

Прежде чем он успел поклониться, Ивата уже бежал к выходу. На улице он сорвал крышку и стал жадно пить из горлышка, словно прошел ради этого пустыню. Желудок обдало огнем, потом скрутило, и наконец наступило спокойствие.

Он пошел к детской площадке через дорогу. Лег спиной на мокрую металлическую горку. Выпил еще и поднял глаза к небу. Дождь хлестал его по лицу, но он продолжал там лежать до серых предрассветных сумерек.

Женщина, вышедшая погулять с собакой в другом конце парка, старалась не смотреть на него. На его груди оставалась засохшая блевотина, а спину ломило от холодного металла. Ивата встал, поплотнее закутался в плащ и пошел куда глаза глядят. Очнулся он на станции Ёёги-Коэн, куда уже потянулись утренние пассажиры. Было 6:02. Ивата перешел на нижний уровень, пробираясь между велосипедистами, которые ждали, пока пройдет поезд. Затем он миновал тоннель, но не свернул налево, как обычно. Вместо этого он прошел по узкой тропинке у забора, идущего вдоль рельсов. Метров через сто он увидел дверь, невидимую в зарослях бамбука. На ней было написано: