Голубые огни Йокогамы - [45]

Ивата побрел прочь, стараясь ни с кем не столкнуться. Морото, раскрасневшийся, встал на стул ногами и восторженно проорал, поднимая вверх руку с банкой пива:

— Инспектор, время-то даром не теряй!

* * *

Ивата спустился в слабо освещенный полуподвальный бар. Там была лишь одна оживленная компания: пять пингвинов теснились на небольшом бетонном выступе над бассейном с мутной водицей. В последний раз он был здесь очень давно — в другой жизни; ему не хотелось вспоминать точнее. Разочарованные американские туристы старались не смотреть на птиц; официант на ломаном английском зачитывал им сегодняшнее меню. Но для Иваты оно ничем не отличалось от вчерашнего.

Он сел у стойки бара и заказал водку с тоником. На другом конце юноша — белый воротничок — заливисто хохотал над остротами своего клиента, хотя его раскрасневшееся лицо выражало крайнее смущение. Ивата выпил три коктейля подряд, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу, наслаждаясь и одновременно страшась этого состояния. Ведь он изо всех сил старался вновь начать пусть и бессмысленную жизнь — подобно человеку, выбравшемуся из разбитой машины и голосующему на шоссе, размахивая окровавленными руками. Но агрессивный алкоголик, что сидел у него внутри, сопротивлялся. Его было не уломать. А знакомое тепло гигантской волной могло унести его прочь отсюда, за сотни миль, где он трепыхался бы как ненужный обломок на поверхности никчемной жизни.

Он выпил еще три стакана. У него горели уши, а в животе урчало. Он знал, что алкоголь придаст ему легкости и спасет от последствий. Поможет взлететь над бездной и взглянуть в ухмыляющуюся рожу своей поганой жизни. Он хотел погрузиться во всеобъемлющий холод, чтобы вообще забыть об ощущениях.

Ивата глушил спиртное в попытке забыть о Клео, пока сон и явь не перестали разниться. А где-то вдали, за пределами разума, бормотало черное солнце.

Э-эй!

Ивата, ты меня слышишь?

Тут нельзя спать.

Ивата открыл глаза; все вокруг расплывалось неоновыми волнами.

— Иди домой, дружище. Тут нельзя спать, — повторил бармен с нажимом.

Проснулись пингвины. Пластиковое ведро с рыбой перевернулось, и его поблескивающее содержимое вывалилось на пол. Рыбешки пытались увильнуть от острых клювов, но птицы методично заглатывали добычу. Лишь один из пингвинов не участвовал в трапезе; он взбирался на самый высокий приступок, чтобы нырнуть оттуда в бассейн, а вынырнув, повторить все сначала.

Тук, тук, ууть, плюх.

Тук, тук, ууть, плюх.

Черные головы и белые фраки птиц были измазаны кровавыми рыбьими внутренностями. В углу пустовала конура с нарисованной головой улыбающегося пингвина.

Вдруг с ясностью ночного кошмара Ивата вспомнил, почему он узнает это место. Они бывали здесь с Клео — в прошлой жизни, конечно. Приходили на кофе с тостом после ночной попойки с друзьями.

С какими еще друзьями?

Этого Ивата не помнил. Он только помнил, как Клео высмеивала это дурацкое заведение. Она ужасно любила странности Токио — все эти мультяшные приколы на каждом шагу, несмотря на серую, невыразительную действительность.

Ивата слез со стула, забыв оставить деньги — так торопился убраться прочь, пусть бежать было и некуда. Он в последний раз оглянулся на ныряльщика, словно застрявшего в замкнутом круге, мечтающего вынырнуть далеко-далеко отсюда.

* * *

Он снова шел по закоулкам района Икэбукуро, переступая лужи блевотины, опираясь на поросшие мхом стены. Он двигался на юг. Находясь в одиннадцати километрах от своей квартиры, но был не в состоянии этого осознать, как и того, какое сейчас время суток.

Ивата миновал Университет Гакусюин, вдоль которого стеной стояли старые деревья, чьи могучие кроны печально нависали над дорогой, идущей параллельно линии Яманотэ, которая так и не напомнила ему о путешествии из далекого детства. Он прошел мимо больницы Такаданобаба, где у крыльца столпились пациенты-курильщики. Наконец показался необъятных размеров вокзал Синдзюку, уже успевший заглотнуть почти всю свою каждодневную порцию в три с половиной миллиона пассажиров.

Теперь Ивата направлялся на запад, где поднимался ввысь частокол небоскребов — живой монумент порядку и наживе. Логотипы компаний на рекламных вывесках удивляли своей бессмысленностью: так, два кота представляли курьерскую компанию, орел — фирму, торгующую шинами, а красный цветок — производителя йогуртов. Возле роскошных отелей стояли стайки желтых и бежевых такси со спящими водителями, уповающими на то, что их таки разбудит богатый турист, желающий прокатиться в Большой Токио. Ивата продолжал свой путь под гигантской автомобильной развязкой № 4. Над его головой оглушительно грохотали машины. Подняв глаза к небу, он попытался разглядеть звезды, но меж небоскребов висел лишь серый мрак.

До дома он добрался в половине второго. Его тут же вырвало, и, пытаясь вообразить Сакаи обнаженной, он отрубился.

* * *

Над Тисё повисла серебристая россыпь звезд. Океан был кроток и тих. Клео в кухне ждала возвращения Косуке. Она не рассказывала ни про стертые суставы, ни про а. Она не отвечала на звонки, хотя позвонить ей могла только мать. А если не мать — то Молчун. Клео теперь почти не выходила из дома. Ей не хотелось думать, к чему свелась ее жизнь. Она предпочитала вспоминать прошлые дни. Услышав вдалеке гудки, она выглянула из окна: это в тусклом свете мигал маяк. Когда он впервые привел ее сюда, они долго смотрели на огни маяка — единственный яркий штрих в багровых сумерках. «Они наводят на меня тоску, — говорила она. — Созданные помогать, они в то же время предостерегают держаться от них на расстоянии». Косуке не ответил.