Голубые молнии - [88]

Рядовой Авдеев был окружен, но уничтожил двадцать врагов и прорвался к своим. Вся рота лейтенанта Коробейникова, товарища и однокашника Ладейникова, погибла во главе со своим командиром, вся до последнего человека, но не пропустила атакующих танков. А младший техник-лейтенант Ермолаев, красавец, со смелым, решительным лицом? Ладейников и сейчас прекрасно помнил его. Его артиллерийский взвод подбил уже несколько «тигров». Были убиты все люди, израсходованы все снаряды. Ермолаев остался один, раненый. Он даже не мог метнуть гранату. И тогда, держа гранаты в руках, он бросился под танк, взорвал его. А сам погиб… В том же бою был ранен и он, Ладейников.

От его роты в живых оставалось человек десять. Они держались отчаянно и безнадежно за каменный подвал под давно взлетевшим на воздух домом, который стоял на пути наступающих танков врага. Дом разрушили сразу, но как только танки приближались к подвалу, гранаты и бронебойные пули останавливали их.

Ладейников продержался в этом подвале два часа, но танки так и не пропустил, пока не подоспели свои. Впрочем, этого он уже не помнил. Раненного в грудь, потерявшего сознание, его вынесли в тыл санитарки.

В каких наставлениях написано о таком?

Об этом можно прочесть лишь в истории страны, которая, быть может, и проигрывала битвы, но никогда не проигрывала войн…

Да, конечно, то была война, а здесь учения. Но Ладейников готов был прозакладывать жизнь, что, перенеси сегодняшний день в 1945 год, окажись его десантники у Замоя, перед лицом пятикратно превосходящего врага, они так же стояли бы насмерть, как давно погибшие десантники сорок пятого года.

Да и полковник Народной армии со своими солдатами, эти граждане новой Германии, разве они не сражались бы сегодня за свою обновленную родину?

Ладейников очнулся от своих мыслей.

Как объяснить все это молодому полковнику, который и помнить не мог, к своему счастью, тех страшных лет?

— Вероятно, — заговорил наконец Ладейников, — командир батальона учитывает моральный фактор.

— Моральный фактор?

— Да, товарищ полковник, моральный фактор. Он не представляет себе положения, при котором его солдаты могли бы пропустить противника к мосту.

Полковник задумался.

— Но командир обязан учесть все ситуации, товарищ генерал, — возразил он упрямо.

— Все, кроме невозможной, — неожиданно произнес генерал Народной армии, — а такая ситуация кажется ему невозможной. Командир батальона действует правильно, — добавил участковый посредник уже тоном приказа.

А тем временем машина Ручьева тряслась по кочковатому полю, продолжая свой безостановочный, но осторожный путь от куста к кусту, от пригорка к пригорку, вперед, навстречу грозному, невидимому противнику.

— Первачи катят себе по шоссе, отдыхают, — ворчал Щукин («первачами» он называл первое отделение), — а мы трясись тут по кочкам, зады отбивай.

— Зато какие пейзажи, — восхищался Дойников, прильнувший к щели и потому то и дело стукавшийся головой о стенки.

— Ну, вы слышали! — фыркал Щукин. — «Пейзажи»! Может, остановимся, зарисуешь кое-что, эскизик набросаешь для будущей картины. А? Верещагин!

Но Дойников игнорировал недостойную иронию.

— Сейчас нельзя остановиться — задание, — нравоучительно заметил он побагровевшему от возмущения Щукину. — Может, на обратном пути удастся…

— Давай-ка к той роще, — сказал Сосновский, — что-то дальше я, кроме поля, ничего не вижу. Остановимся здесь, будем наблюдать.

Рощу, за которой остановилась их машина, и рощей-то нельзя было назвать. Так, скопление высоких кустарников с тремя-четырьмя изуродованными ветром дикими яблонями посредине. Ручьев приглушил мотор, десантники вышли. От машины шел жар, словно и она вспотела во время этой гонки.

Облака унеслись куда-то в свой далекий, неведомый путь. С синего неба припекало теперь уже стоявшее высоко солнце. И только по-прежнему сильный, свежий ветер нес прохладу. Прохладу и аромат земли, буйных, трав.

Сосновский не отрывая бинокля от глаз.

Только что он доложил командиру роты:

— «Ландыш-один»! Я «Ландыш-два», нахожусь в укрытии. Удаленность двадцать километров. Впереди до горизонта открытое поле. Остановился. Веду наблюдение.

И вот он наблюдал.

Поле действительно уходило за горизонт, пестрея зелеными и желтыми лоскутами всех оттенков, и только в бинокль в самой дали можно было различить полосу темнеющего леса.

Слева, километрах в пяти-шести, шла железнодорожная насыпь. А справа, совсем далеко, обсаженное липами шоссе. По нему должно было двигаться первое отделение. Еще дальше, невидимое за холмами, пролегало второе шоссе — маршрут третьего отделения.

Главные силы роты заняли позиции в лесных массивах перед полем, за которым шел район обороны полка.

Именно там, на высоком, слегка раскачивающемся дереве, оборудовал свой НП старший лейтенант Копылов. Десантники перекинули по деревьям мостики, натянули веревочные лестницы, провели провода. Они ходили по этим шатким дорогам, словно по ровному полю, бесшумно и ловко.

Рядом с Копыловым стоял его посредник, подполковник Сергеев. Неторопливый, спокойный, казалось, даже вялый. Но от его острого взгляда не укрывалась ни одна мелочь. Он умел мгновенно, с удивлявшей его подчиненных быстротой, замечать, оценивать предмет или явление и тут же выдавать единственно правильное решение. «Не человек — электронная машина!» — острили по его адресу.