Голубые луга - [31]

— Анна Павловна, скорей! — схватил ее за руку и тянет на кухню. На кирпич в печке показывает. — Вынимай!

Печку только затопили, еще как следует не разгорелась, а уже горячо. Мать стоит, не поймет. А Юшка сам в печку с головой сунулся, вынул кирпич.

— А это сама вынимай, своими руками!

Мать в нише пошарила, достала клок волос и кусок материи.

— Узнаешь? — спрашивает Юшка.

А волосы отцовские, золотистые, и материя от его поддевки.

— Кропи святой водой! Колдовство это! — кричит Юшка. — Коли сгорело бы, покойник был бы в доме, а теперь обошлось.

И верно, отпустила болезнь отца. А вы вот и подумайте сами, есть колдуны или нет их.

— А если они есть, как же с ними бороться? — спрашивает Феликс.

— Крестом и молитвами, — отвечает всеведущая бабка Вера.

— Вот она какая, твоя хорошая старая жизнь! — кричит Федя.

Мама вздрогнула.

— Что ж ты пугаешь?

— А чего она?.. И сад у нее, и мясо, а сами за богатство убивали друг друга.

Бабка молчит. Все молчат. Приходит и садится возле старшего брата Феликс. Феликс тоже за то, что старая жизнь была плохая, как в книжках пишут, а не как бабка Вера рассказывает. И отец за то, что старая жизнь была убогая. Он так и говорит, когда сердится на бабку Веру:

— Брось свое вспоминать! Брось придумывать. Убого вы жили. Вся жизнь была убогая.

А мама когда за отца, когда за бабку Веру.

Федя думает о Павлике Морозове, а мысли на Оксану перескакивают. Как же ей помочь? А помочь надо! Настоящий пионер в беде друга не оставит.

— Мама! — говорит Федя. — Мне нужно вот теперь, вот сейчас сходить к нашей учительнице.

Мама останавливает колесо прялки.

— А ты знаешь, где она живет?

— Знаю. В доме учителей, возле школы.

— Не заблудишься ночью? Не испугаешься?

— Мама, меня через два месяца в пионеры будут принимать!

— Хорошо, иди, — говорит мама. Она не спрашивает, зачем сыну вдруг понадобилась учительница. Она помогает ему одеться и сама набрасывает на плечи платок.

— Я один! — дрогнувшим голосом говорит Федя.

— Конечно, один! Я закрою за тобой дверь.

7

«Как темно! Словно под печкой», — так думает Федя, выходя из теплых сеней в ночь. Он закрывает глаза, чтоб не увидать возле крыльца какую-нибудь колдунью: хорошо, мама хоть не торопится закрыть дверь. Федя идет зажмурившись, неги промахиваются мимо земли, попадают в лужи. Федя останавливается, считает до трех и открывает глаза.

Темно. Война еще не кончилась, уличные фонари не горят. А небо все-таки не совсем черное — грязь мерцает. Скользко. Федя поскользнулся раз, другой. «И как это тетя Люся с работы ходит? Отец тоже по ночам ездит. Не боится».

Федя подумал о других и забыл о себе, а когда вспомнил, то уже стоял возле учительского, длинного, как барак, дома.

«Что же я скажу учительнице?» — испугался Федя и поскорее начал стучать в дверь, чтоб не повернуть назад.

— Кто? — спросили со страхом за дверью.

— Я! — крикнул Федя.

— Кто это — я?

— Страшнов, Федор.

Дверь приоткрылась. Из двери выглянула учительница.

— Что тебе, Страшнов?

— Не выгоняйте с уроков Оксану. Она не нарочно за колосками не ходила. Ее маму послали бересклет драть, дома одни малыши остались. Оксана — хорошая.

— Не шуми, Страшнов. Люди спать ложатся. — Учительница вышла из комнаты. — Дисциплину, Страшнов, никому нарушать не позволено. Я человек в вашем классе временный, но мне не все равно, какими вы растете. Пусть Оксана сидит на уроках, однако отметку за поведение я ей снижу.

— Спасибо вам, — сказал Федя. — Как пойдем еще за колосками, она вдвое соберет. Честное слово! Мы с Яшкой и Куком собирать будем колоски. Для нее.

— Да не надо ничего! Никаких колосков. Ступай! Ступай! — И учительница повернула Федю к себе спиной и подтолкнула к выходу из общих сеней.

Дверь тотчас захлопнулась. Федя прислонился спиной к стене, и было ему не страшно и не холодно.

— Порядок! — сказал он и пошел темной улицей не сутулясь, не замирая, не вглядываясь опасливо во тьму — не стоит ли кто впереди?

8

На уроках Федя исподтишка разглядывал Лильку. Кожа на лице у нее была как папиросная бумага, даже светилась. Губы чуть-чуть розовые и сложены так беспомощно, так доверчиво, что только чурбан мог не разглядеть — девочка это, истинная девочка.

Лилька вдруг повернулась к нему и, сияя маленькими, как незабудки, глазками, спросила:

— Ты что на меня смотришь?

— Я не смотрю! — очень глупо сказал и еще глупее отвернулся.

Она взяла его за локоть и потянула к себе, он ощетинился, как зверек, а она, вся светясь, сияя, прошептала:

— Завтра мама приезжает.

Учительница покосилась на Лильку, но улыбнулась ей.

— Да, ребята! Завтра, после успешной операции, возвращается Клавдия Алексеевна. Тише! Я понимаю вашу радость. Мне, как педагогу, импонирует детская любовь к своему первому учителю, но предупреждаю — вам придется еще потерпеть. Клавдия Алексеевна сразу не сможет выйти на работу. Ей надо отдохнуть. И еще я вас порадую сегодня. Последний урок у вас — военное дело.

— А военрук — фронтовик? — спросили ребята.

— Кажется.

Это «кажется» сбило с толку, и «ура» было недружным.

9

— Нет, парни! — сказал военрук. — На фронте не был. Служил в тыловых частях, но выполнял особые задания, в том числе с бандеровцами сражался. Получил три ранения сразу.