Голубые эшелоны - [4]

От врагов — к подлинным героям, к борцам за народное дело. Так можно было бы определить характер повести «Александр Пархоменко», посвященной изображению одного из легендарных героев революции, почти полностью построенной на изучении писателем исторического материала (повесть писалась в середине 30-х годов) и, конечно же, исторического романа «Клокотала Украина» — вершины творчества Петра Панча. «Клокотала Украина» создан по совету Горького, который во время встречи с украинскими писателями обратил их внимание на богатейшую историю Украины, ждущую своего достойного художественного воплощения. Интересно, что двое из участников этой встречи — Петро Панч и Иван Ле независимо один от другого и совершенно не повторяясь, создали, многие годы спустя, крупные исторические полотна об освободительной войне украинского народа, закончившейся историческим воссоединением в единое государство с народом русским. И в романе Панча «Клокотала Украина», и в романе И. Ле «Хмельницкий», как и в романе Н. Рыбака «Переяславская Рада» и в пьесе А. Корнейчука «Богдан Хмельницкий», в центре — образ вождя освободительного движения украинского народа Богдана Хмельницкого. Но как несхожи все эти произведения, какую яркую печать авторской индивидуальности несет каждое из них, как взаимно дополняют эти мастера друг друга в создании образа великого сына украинского народа! Это явление поистине удивительное и, можно сказать, уникальное в истории литературы.

Как бы демонстрируя весь арсенал своих художественных достижений, Петро Панч пишет книгу «На калиновом мосту», удостоенную Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко.

«На калиновом мосту» — не повесть, не мемуары в общепринятом смысле, не сборник рассказов, и вместе с тем это и повесть, и воспоминания, и новеллы, и зарисовки ушедших времен и лиц. Это удивительная книга, отдельные фрагменты которой иногда лучше, чем она вся в целом (взять хотя бы первые главы о детстве писателя, о его участии в событиях революции…). Казалось бы, в книге произвольно выбранные писателем события, но вместе с тем все это дает ощущение реальной полноты жизни, ибо все цементируется личностью самого рассказчика. Убедившись в безнадежности объять необъятное, писатель сознательно переносит центр тяжести с последовательного изложения событий на изображение лишь самых значительных эпизодов, поворотных моментов в жизни, неких судьбоносных событий, что ли. Все это, как отмечает писатель, «разрушает каноническую форму, но приближает к истине». Отбрасывается хронология, берутся лишь отдельные куски жизни, мир дробится на осколки, океан разбрызгивается на отдельные капли, но в каждой капле соль и солнце всего океана жизни, в центре которой сам автор.

В самом деле — Петро Панч был в центре литературной жизни нашей страны почти с первых лет советской власти. Один из зачинателей украинской советской литературы, он был в числе активнейших создателей Союза советских писателей. На Украине многие годы Панч возглавлял крупнейшие писательские организации — харьковскую и львовскую, был одним из руководителей республиканской писательской организации, сотрудничая с такими выдающимися мастерами слова, как Тычина, Рыльский, Корнейчук, Бажан, Гончар, Смолич.

Уважением и славой окружено было его имя. Но все та же неудовлетворенность, что и в самом начале творческого пути, преследовала старого мастера, все та же неукротимость духа и пристальность взгляда характерны были для его художнических трудов и дней, все та же вечная жажда познания и творения звучала в его душе, как и в заключительном аккорде его «Автобиографии»: если бы этот мир описать!

Павло Загребельный

ГОЛУБЫЕ ЭШЕЛОНЫ

Перевод Б. Турганова.

1

Воинство Директории под ударами Красной Армии отступало на запад. На станцию Знаменка раненые прибывали уже прямо из боя, а станция все еще была забита эшелонами с амуницией и людьми.

Опасность оказаться в плену порождала беспокойство среди казаков. К тому же по вагонам пополз слух, будто бы куренной атаман хотел изменить и его уже арестовал начальник штаба, а еще спустя немного заговорили об обратном — изменить, мол, хотел начальник штаба и его арестовал куренной.

Беспокойство усилила стрельба, — она началась за станцией и быстро перекинулась в эшелоны. Кто стреляет и почему, добиться было нельзя. Единственное, о чем говорили с уверенностью, что это атаман Григорьев, не признававший над собой никакой власти, наступает со своими головорезами на Знаменку с юга.

Слух о Григорьеве принес на станцию взъерошенный казак из отряда «Запорожская Сечь», на который напал Григорьев.

Сечевой атаман Божко воевал, строго придерживаясь стародавних обычаев запорожских, и потому, когда в «Сечи» начали кричать, что наступает какой-то враг, атаман Божко, закинув голову так, словно от этого ему стало виднее, спросил:

— А откуда?

— Из ногайских степей, батько атаман, — ответили ему. — Куда прикажешь телефон тянуть?

Божко с важностью, достойной самого гетмана, оттопырил губу и сказал:

— Спрашиваешь! На черта сдались мне ваши телефоны? Запорожцы никогда их не знали, а даже турок били! Вот мой телефон! — и тряхнул булавой, украденной в каком-то музее.