Голубые эшелоны - [13]

— Метет?

— Да, вьюга страшная, — вдруг потеряв голос, чуть слышно ответил Лец-Атаманов, но вид Тодося смутил его. У него даже мелькнула мысль, что их дурачат от нечего делать.

— А что вы стоите? — все еще глядя сонными глазами в окно, буркнул Тодось.

— Простите, может, мы мешаем? — спросил уже свободнее Лец-Атаманов.

— Поезд почему стоит?

— Извините, паровоз испорчен.

Тодось поморщился, но, должно быть, не из-за остановки.

— Там осталось что-нибудь? — спросил он уже у кооператора.

В этот момент вагон дернулся, все вдруг клюнули носами, и колеса пронзительно завизжали под полом. Лец-Атаманов и Нина Георгиевна вскочили и вместе выбежали в коридор.

— Простите, мы в свой вагон.

— Да погодите, вы же не успеете, а пани совсем утонет в снегу, — проговорил профессор.

Нина Георгиевна встревожилась:

— Там вещи мои, я даже не успела запереть чемодан. Побежим, прошу вас.

Но поезд дернулся, заскрипел и покатился, ускоряя ход.

— Ну, куда вам по такому снегу, — сказал Лец-Атаманов, — а о вещах не беспокойтесь. В купе никто не войдет. Извините, — обратился он уже к дипломатам, — до первой станции пробудем у вас.

— А, пожалуйста, хоть и до самой Одессы.

5

Нина Георгиевна все еще не могла успокоиться, нервно комкала платочек в руках и прислушивалась уже невнимательно. Загнибеда тупо глядел в темное окно и чесал затылок:

— Одесса, ой, Одесса. Беда нам будет, пан Тодось, с вашим темпераментом. Вы хоть завтра отдохните от чарки, а то французы — гром их срази — очень уж нежные.

— Начхать мне на французов, — ответил Тодось. — Украина двух ваших Франций стоит.

— А пока что они на нас чихают, ой, чихают да еще требуют, чтоб им здоровья желали.

Лец-Атаманов успел уже овладеть собой и, закурив папиросу, спросил как бы между прочим:

— А из этих переговоров выйдет что-нибудь?

— Бог святой знает, — ответил Загнибеда, почесывая теперь волосатую грудь, — бог его знает. Полковник ихний, Фрейденберг, такое запел, что ай-ай-ай. Вы, говорит, большевики. Да. Большевики, говорит, да еще и второго сорта. Владимир Кириллович где-то там ляпнул, приличия ради, два слова насчет земли для крестьян, и уже прицепились. Теперь в одну душу: пан Винниченко — большевик. Убрать его из Директории!

— Владимир Кириллович даже захохотал, услыхав такое, — сказал скрипучим голосом профессор. — Поручил передать французам, что если они этого боятся, так пусть приедут и посмотрят на наш режим, — тогда, мол, наверняка успокоятся.

— Выдумали тоже, что мы расстреливали добровольцев. К договору, который мы заключили с немцами, придрались. Но больше всего обидно за нашего батьку Петлюру.

— А разве что? — настороженно спросил Лец-Атаманов.

— Бандитом считают нашего батьку атамана в Европе, — вздохнул Загнибеда.

— Сами они бандиты!

— Их некому судить, голубчик. Но пока Петлюра будет в Директории, не хотят подписывать договор. Ну, не разбойники ли? А третьего, так чтобы прямо коленом из Директории. Чересчур, говорят, Бахусу поклоняется. Что говорить, пан Андриевский и вправду казацкого роду: пьет горилочку, как воду.

При каждой новой фразе Загнибеда скреб короткими пальцами то затылок, то живот, словно выгребал оттуда свои мысли.

— Не знаю, панове, как вы, — продолжал он, орудуя уже обеими руками, — а я считаю, что этак недалеко и до вмешательства в наши внутренние дела.

— Да у вас, пан Загнибеда, аналитический ум, — сказал редактор, лукаво подмигнув профессору.

— А вы как думали? Загнибеду не проведешь. Так они еще захотят, чтобы и список членов Директории подавать им на утверждение.

— Да это же их первое требование.

— О, слышите? Я же говорю, что тут и до вмешательства недалеко.

— А как насчет добровольцев?[4]

— Да и про добровольцев, и про поляков. Твердят в один голос, чтобы мы заключили с ними соглашение, а за это они, мол, поставят нам снаряжение для армии. На целых триста тысяч солдат! Только бейте большевиков, говорят. Что ж, хорошо. С этим можно согласиться. Плохо, правда, что под их командованием и вместе с нашими новыми союзниками. Ну, это еще не так страшно, а вот чтобы мы продвигались посередине между поляками и добровольцами — это хуже, поскольку свою власть мы можем устанавливать только там, где пройдет наша армия.

— Поляки, конечно, пойдут по Правобережью, — вставил профессор. — От можа до можа[5].

— Так оно и будет, а добровольцы — пожалуй, через Донбасс.

— А нам пускай остаются Золотоноша и Глухов? — спросила, нахмурив брови, Нина Георгиевна.

— Выходит!

— И вы думаете, что Директория пойдет на такие условия?

— Действие, пани, обусловливается всегда положением, — отозвался профессор. — Но большевики это разгласили, так что уже не секрет. Предварительное соглашение уже с месяц, как подписано с командованием союзников и деникинцев. А сейчас вы сами видите, какое создалось положение, приходится на все идти, чтобы спасти хотя бы Киев.

— Почему?

— А где мы возьмем пулеметы, орудия, даже простые винтовки? Только у Антанты. Они это хорошо понимают, вот и тянут, чтобы побольше выторговать.

— А когда они наконец признают правительство УНР? — спросил Лец-Атаманов, которого эта дипломатическая игра начинала раздражать.