Голубые эшелоны - [15]

— А разве уже пробовали вести переговоры?

— Нечего и пробовать, — сказал редактор. — У них первое условие — Советы.

— Ответ, должно быть, будет такой же, как писал их нарком, — продолжал профессор, — никаких переговоров с Киевской радой Совет Народных Комиссаров не ведет и вести не собирается… Они решили вести с нами, по словам того же наркома, борьбу до полной победы большевистских Советов на Украине. Теперь понимаете? Нам нужно думать о сильных союзниках. Я думаю, что в Одессе нам удастся вступить в переговоры с Америкой, хотя французы и ставят условием, чтобы мы не имели с нею никаких дел: у Америки, мол, нет здесь своей зоны политического влияния.

— Ну, у Америки тоже голова на плечах, — сказал редактор, — и если она пускала сюда французов, то, должно быть, в уверенности, что эспаньолки обанкротятся. А тогда Америка будет тут как тут.

— Она уже обещает нам и броневики, и двадцать пять тысяч вагонов, и еще двадцать миллионов долларов.

— Надо брать! — с жадностью вставил Загнибеда.

— Это пока что орел в небе, а французы хотя и синица, да в руках, — сказал редактор. — А что касается переговоров с большевиками — это пустое дело. В одном пространстве не могут помещаться одновременно два тела. Этому нас еще в гимназии учили, значит, Директория, если хочет удержать власть, должна забыть о большевиках. Ну, а собственные силы, на которые мы должны были бы опираться, больше думают о федерации с Россией, чем о войне с Москвой.

— Это факт, — вставил Лец-Атаманов, — вот хотя бы наш дивизион, — что ни день, если не трое, так пятеро. Получают обмундирование — и будьте здоровы.

— Значит, на кого же тогда можно ориентироваться? Простая логика говорит: только на постороннее государство, у которого не было бы, по крайней мере, явных агрессивных намерений.

— Правильно! — сказал Загнибеда. — Нужно только умеючи подмазать. А я на это дело мастак.

— Взятка в таком деле! — удивилась Нина Георгиевна.

— Э, пани, не подмажешь — не поедешь. Иначе для чего французы в своих френчах такие большие карманы придумали? Только это секрет, тайна, значит, по нашему, — пять миллионов, как одну копеечку выделили. Посмотрите, как заинтересуются и песней, и долей нашею, а всего больше…

— Нашей пшеничкой, — добавил редактор.

— Потому что самая лучшая в мире! Сразу пойдет по-другому. А нам что нужно — только была бы Украина. Какая ни на есть, а Украина!

— И большего не пожалеем, если это поможет достичь цели. Безразлично, как это после будут называть. «Цель оправдывает средства», твердил всегда мой учитель.

— А он не иезуит был? — спросила Нина Георгиевна.

Профессор нервно задергал своими худыми плечами, а Тодось, молча подпиравший спинку дивана, вдруг вздохнул и певучим голосом, нисколько не похожим на его предыдущее бормотание, проговорил:

— Как бедны мы, что так богаты. Проклятая доля! — и, пробормотав «извините», снова растянулся на диване.

Кооператор встрепенулся:

— Как, как, пан Тодось? Это нужно записать.

— Панове, — вдруг истерически завопил Тодось, — уберите его, уберите с моих глаз эту бочку, если не хотите, чтобы я выбросился в окно.

Все невольно подняли глаза на темное окно, где все еще проносилась назад белыми клочьями вьюга, и замерли смущенно. Кооператор, наоборот, подмигнул сотнику, как бы повторяя: «Ну и темперамент!» — и торжественно записал в свою толстую книжку слова Тодоси.

— Когда-нибудь припомню. Все это история, Панове, — и опустил книжку за пазуху. — Ну, я тоже, по примеру поэта, бай-бай, а может еще споем «Ой у лузі…»? Нет охоты? Ну, так я бай-бай. А машинист, видно, — большевик. Ишь как дергает, чтоб его за печенку так дергало.

Лец-Атаманов смотрел в окно, за которым в диких степях гуляла распоясавшаяся ночь, а в голове, тоже, казалось, распоясавшись, проносились целые стаи пробужденных этим разговором мыслей. Перед ним ярко вставало прошлое. Отец только-только начал выбиваться из мужиков, уже совсем было встал на ноги. Революция! За одну ночь все пошло прахом. Он был самым младшим. Учился в сельской приходской школе. До школы знал, что он — малоросс, а в школе учитель сказал, что Лец-Атамановы — украинцы, да еще, пожалуй, не простого рода, если у них такая фамилия. Дал почитать Кащенка — все про казаков, про казацкую славу. «Вот, наверно, и твои, Лец-Атаманов, предки были когда-то славными атаманами на Сечи». Петька рос и все отчетливее представлял себе, какая это была Украина, и все сильнее проклинал царицу Екатерину, которая «ширь степную, край веселый вовсе разорила». Этот же учитель помог Петьке Лец-Атаманову поступить затем в сельскохозяйственную школу, где большинство было таких же, как Петр, которые тоже любили петь: «Катерина, вражья баба, что ты натворила?..» Славили гетмана Мазепу, читали и перечитывали Пантелеймона Кулиша и Михаила Грушевского. Сельскохозяйственную школу Лец-Атаманов окончил во время войны с немцами, надо было призываться, но он счел за благо поучиться еще в артиллерийском училище, в надежде, что к тому времени закончится война. Однако война тянулась еще год даже после того, как он надел на плечи погоны прапорщика.