Голубой велосипед - [3]

Ей не очень нравилась Леа, которую она находила дурно воспитанной и невыносимой. Ни для кого не было тайной, что Рауль и Жан Лефевры влюблены в девушку, более того, для других парней это было предметом подшучивания, для других девушек — предметом раздражения.

— Перед ней невозможно устоять, — говорили парни. — Когда из-под опущенных ресниц она смотрит на нас, мы сгораем от желания ее обнять.

— Она дразнит вас, — отвечали девушки. — Стоит ей увидеть, что мужчина интересуется другой, как она принимается строить ему глазки.

— Может быть. Но с Леа можно говорить обо всем: о лошадях, виноградниках и многом другом.

— У нее вкусы и замашки деревенщины, она ведет себя не как положено светской девушке, а словно мальчишка. Разве девушке можно смотреть, как телятся коровы, как спаривают лошадей, причем делать это одной либо в сопровождении мужчины или прислуги? Вставать по ночам, чтобы со своей собакой Султаном полюбоваться лунным светом? Ее мать в отчаянии. Леа отослали из школы-пансиона за непослушание. Ей бы взять за образец родную сестру Франсуазу. Вот примерная девушка…

— Но такая скучная! Она думает только о музыке да нарядах.

Власть Леа над мужчинами была безраздельной. Перед ней не мог устоять ни один. Молодые и старые, батраки или землевладельцы — все они были околдованы девушкой. За одну ее улыбку многие были готовы творить глупости. И ее отец первым.

Когда она совершала какой-нибудь проступок, то шла к нему, в его кабинет, и пристраивалась у него на коленях, свернувшись калачиком в его руках. В эти мгновения Пьера Дельмаса охватывало такое чувство счастья, что он закрывал глаза, чтобы полнее им насладиться.

Рывком вскочив, Рауль присоединился к Леа и Жану.

— Ку-ку, я воскрес. О чем вы тут болтали?

— О приеме, который устраивает месье д’Аржила, о платье, которое Леа должна надеть.

— Какое платье ты ни наденешь, я твердо убежден в том, что ты будешь самой красивой, — обхватывая Леа за талию, сказал Рауль.

Она со смехом увернулась.

— Прекрати, щекотно. Праздник будет великолепным. Лоран в день своего двадцатичетырехлетия станет его героем. Сначала состоится пикник, потом бал, затем ужин, а еще и фейерверк. Вот так-то!

Жан заметил:

— Лоран д'Аржила по двум причинам будет героем дня.

— Почему? — спросила Леа, оборачивая к Жану миленькое личико в пятнышках веснушек.

— Не могу тебе сказать. Пока что это секрет.

— Что? У тебя есть от меня тайны? А ты? — повернувшись к Раулю, спросила Леа. — Тоже в курсе?

— Да, чуточку…

— Я считала себя вашей подругой, думала, что вы меня любите достаточно сильно, чтобы ничего не утаивать, — сказала Леа, опускаясь на небольшую железную скамейку у стены винного погреба и притворяясь, что вытирает слезы подолом юбки.

Шмыгая носом, она уголком глаза наблюдала за братьями, которые посматривали на нее со смущенным видом. Заметив их колебания, Леа нанесла последний удар, подняв к ним залитое слезами лицо.

— Уходите, вы причиняете мне боль. Не хочу вас больше видеть.

Решился Рауль:

— Так вот… завтра месье д’Аржила объявит о свадьбе своего сына…

— Свадьбе сына?

Мгновенно прекратив ломаться, она яростно проговорила:

— Ты совсем спятил. У Лорана нет ни малейшего желания жениться, он сказал бы мне.

— Ему просто не представилось случая. Да ты же и сама прекрасно знаешь, что он с детства помолвлен со своей кузиной Камиллой д'Аржила, — продолжал Рауль.

— С Камиллой д'Аржила? Но он ее не любит! Все это было детской сказочкой для развлечения родителей.

— Ошибаешься. Завтра будет объявлено об официальной помолвке Лорана с Камиллой. А из-за войны они поженятся очень скоро…

Леа больше не слушала. Минуту назад жизнерадостная и веселая, теперь она почувствовала, как ее охватывает паника, ее бросает то в жар, то в холод, боль сжимает и сердце, и голову. Лоран? Женится? Это же невозможно… О Камилле все говорили только хорошее, но ему не подходит эта горожанка, эта вечно погруженная в свои книги интеллигентка. Не может он обвенчаться с ней, потому что любит-то меня… Недавно я в этом убедилась, он так взял меня за руку, так на меня посмотрел… Я же знаю, чувствую…

— Гитлеру наплевать…

— Но Польша все-таки…

Увлекшись беседой, братья не заметили внезапной перемены в настроении Леа.

Она громко произнесла:

— Мне нужно его повидать.

— Что ты сказала? — переспросил Жан.

— Ничего. Я говорила, что мне пора домой.

— Уже? Мы же только что сюда пришли.

— Я устала, у меня разболелась голова.

— В любом случае я хочу, чтобы завтра в Белых Скалах ты танцевала только с Раулем и со мной.

— Ладно, ладно, — поднимаясь, сказала Леа, только чтобы от них отвязаться.

— Ура! — дружным хором закричали они. — Передай маме наше почтение.

— Обязательно. До завтра.

— Не забудь. Ты танцуешь только с нами.

Толкаясь, словно два щенка, Рауль и Жан убежали.

«Что за дети!» — подумала Леа и, решительно повернувшись спиной к дому, направилась к часовне, где привыкла переживать свои детские огорчения.

Еще маленькой девочкой, поссорившись с сестрами или наказанная Руфью за невыполненные домашние задания, а особенно, когда ее поругивала мать, она пряталась в одной из часовень для того, чтобы успокоить свою боль или гнев. Она обошла стороной ферму Сидони, бывшей кухарки усадьбы, оставившей свою работу скорее из-за болезни, чем по возрасту. В знак благодарности за хорошую службу Пьер Дельмас предоставил ей дом, откуда была видна вся округа. Леа приходила туда поболтать со старухой, которая при каждом таком посещении старалась ее угостить рюмочкой черносмородиновой наливки собственного приготовления. Она весьма гордилась этим напитком и всегда ожидала похвал, которые Леа никогда не забывала высказать, хотя не переносила черную смородину. Сегодня, однако, слушать болтовню Сидони, и пить наливку было свыше ее сил.