Голубой ангел - [91]

Шерри права. Можно всю жизнь прожить с человеком, но так его и не узнать. Лично он поражен до глубины души: как могла женщина, с ко­торой он провел половину жизни, предпочесть ему Арлен! Если, как Шерри говорит, мужики есть мужики, может, и бабы есть бабы, со свои­ми ведьмовскими шабашами и «Джейн Эйр».

Вечером после отъезда Шерри Свенсон снова напивается, и тут зво­нит Руби.

– По-моему, ты поступил с мамой гнусно, – заявляет она.

Потом сообщает, что позвонила не поэтому. Она позвонила преду­предить, что на Рождество домой не приедет. Она решила провести пра­здники с Шерри у Арлен Шерли. Замечательно. Устроят прибежище для оскорбленных женщин. Руби наберется опыта – у мамочки и мамочкиной подружки-плаксы. Кроме всего прочего, он отлично понимает, что на Руби его логика и его убеждения подействовать не могут.

Несколько вечеров подряд Свенсон пытается стряпать что-нибудь из того, что обычно готовит Шерри, – омлет или спагетти по-карбонарски. Но соус с макаронами не смешивается, прилипает к сковороде – ко­мья масла и сыра, толстенный слой свиного жира. Каждая кулинарная попытка сопряжена с непреодолимыми трудностями: то он не может найти дуршлаг, то масло, растопленное для омлета, начинает гореть, и в конце концов он сдается. Будет жить как все. Покупать готовые мороже­ные обеды для микроволновки. И вовсе они не такие уж мерзкие. Надо было им с Шерри и раньше их покупать, нечего было строить из себя гурманов. Но экзотика замороженных блюд скоро надоедает, и через не­которое время он вообще перестает есть, разве что разогреет себе иной раз баночку тушеных бобов или сладкой кукурузы – здоровую вегетари­анскую пищу.

Обычно до пяти он не пьет, хотя порой начинает где-то около четы­рех. Днем он сидит за книгами. Поглощенный чтением, перестает при­слушиваться, не подъехала ли к дому машина Шерри, что означало бы, что она передумала и вернулась домой. Перестал ждать, что позвонит Магда, скажет, что она по-прежнему считает себя его другом, только зря он связался с малолеткой. Перестал бояться, что Магда узнает про плен­ку или – что еще хуже – про то, что он пытался всучить рукопись Андже­лы Лену Карри.

Увлеченный сюжетом или психологическим портретом персонажа, он забывает о тоске по Шерри и о том, что он по глупости считал своей жизнью; ему почти удалось себя убедить, что это не удар судьбы, а благо­словение. Он может читать, сколько захочет, ему не нужно преподавать, да и с сочинительством пора завязывать. Однако он не может не заме­тить, что читает в основном классические произведения про адюльтер или – если интерпретировать по-другому – трагическую, всепоглощаю­щую, меняющую жизнь любовь. Он уходит с головой в «Анну Каренину», перечитывает любимые сцены, заглядывает в «Госпожу Бовари», откры­вает даже «Алую букву» – хотя это уже выше его сил. Страсть и последу­ющее наказание – яд, тюрьма, поезд. У грешников не так уж много вари­антов. Толстой бы посоветовал Свенсону отправиться на железную дорогу и броситься под поезд. Идея не так уж плоха. Но Свенсон не поз­волит себе пойти этим путем – путем, который выбрал его отец.

Лжецов и обманщиков никто не прощает. Кроме, естественно, Че­хова. Вот чего хочет Свенсон – финала «Дамы с собачкой»: Гуров и Анна обманывают своих близких, они не стали идеальными людьми, пусть да­же их изменила любовь, любовь, поднявшая обоих над болотом, в кото­ром они барахтались всю жизнь. Гуров так и остался позером, Анна – никчемной плаксой, но они в своей страсти не мелки и смешны, они – люди, поступающие в соответствии со своими желаниями, мечтами, страхами, и поэтому вызывают сострадание, поэтому их можно про­стить. Самое трудное им еще предстоит. В том, что самое трудное пред­стоит и ему, Свенсон не сомневается.

Может, правы Толстой с Флобером, может, Свенсону действительно лучше бы кинуться под поезд или выпить яду. Но когда он позволяет се­бе представить, что за всем этим наблюдают, и прощается ему это пото­му, что он всего лишь человек, со всеми своими ошибками и недостатка­ми, – вот тогда он действительно может встать с дивана и попытаться одолеть поселившегося в нем камикадзе.

Во время одной из таких попыток вести себя как положено взрослому человеку, жизнь которого в опасности, Свенсон возвращает сборник сти­хов Анджелы в библиотеку. Он не знает, да, в сущности, ему и все равно, поможет ему это или навредит. Он действует чисто импульсивно. Ему хо­чется, чтобы этой книги в доме не было. В библиотеку он отправляется в восемь утра, к открытию, в это время никакой уважающий себя студент за книжками не сидит и даже члены Женской лиги спят спокойно в своих постелях и видят сны про царство амазонок. Даже Бетти Хестер еще не пришла на работу – она дома, пестует своих бесчисленных ребятишек.

Удивительно, но в библиотеке вообще никого нет. Святилище пусто. Кто угодно может стащить журнал со стенда. Свенсон опрометью броса­ется вон из библиотеки, и то, что он с такой легкостью выполнил опас­ную миссию, бодрит его настолько, что он чувствует в себе силы пред­принять поход на Мейн-стрит. С тех пор как Шерри ушла, он старается не бывать в городе – не потому, что опасается встретить знакомых, а по­тому, что непонятным образом боится рождественских украшений. Ес­ли он будет сидеть дома, не включая ни радио, ни телевизора, если будет читать книги, авторы которых давным-давно умерли, может, ему удастся забыть про наступающие праздники. Он никогда их особенно не любил, скорее наоборот, но он уверен, что его настроение, и без того мрачное, неминуемо ухудшится, так как вся эта красота лишний раз напомнит ему, что жена и дочь бросили его аккурат перед Рождеством.