Голубой ангел - [93]

– Потрясающе! – говорит Свенсон. Где был ангел с огненным мечом, которому полагалось охранять дверь в комнату Анджелы Арго? – Так… есть у вас эта кассета?

– Должна быть, – отвечает херувим. – Я проверила по компьютеру. Свенсон едва не бегом бежит в отдел классики и на сей раз находит кассету сразу же – она пряталась в скромной черно-белой коробке, буду­чи слишком благородной и исполненной достоинства, а посему не же­лавшей никого завлекать сексуальной Марлен Дитрих на обложке.

– Наслаждайтесь, – говорит мисс Боттичелли.

Ни она, ни Свенсон не могут скрыть удовольствия от того, что по­ставленная задача выполнена, ведь могло случиться и иначе, ангелу при­шлось бы огорчить незнакомца – да еще в сочельник, и кто знает, како­вы бы были последствия.

– Счастливого Рождества! – говорит девушка.

– И вам того же, – бормочет Свенсон.

Но сначала нужно еще выпить. Поднять бокал за здоровье Шерри, Руби, Анджелы, Магды и – пока его не покинуло рождественское настроение – за ректора Бентама, Лорен Хили и всех своих студентов. Доказательство существования Господа не только в том, что Свенсон стоит на коленях в ванной комнате, склонив голову над унитазом, но и в том, что он в состо­янии включить видеомагнитофон. Вот на экране появляются бесконеч­ные титры. Он мог бы их перемотать, но ему нужно подготовиться к пер­вой сцене, где базарят в клетках гуси и утки. Следующий кадр: ученики в классе шумят, гогочут, но разом смолкают, едва входит герр профессор Рат (Свенсону такого никогда добиться не удавалось), затем – история с непристойными фотографиями Лолы-Лолы в юбочке из перьев: этот эротический наряд побуждает профессора отправиться на поиски его обладательницы в гнездо разврата – клуб под названием «Голубой ангел»,

Свенсон усаживается в кресло, зачерпывает очередную кружку на­питка – готовится к сцене за кулисами, где Рат представляется: «Я – пре­подаватель гимназии», а Марлен Дитрих, она же Лола-Лола, окидывает его равнодушным взглядом – ну и что с того, что он в строгом пальто, а она в штанишках с оборочками, – и говорит: «В таком случае вам долж­но быть известно, что шляпу полагается снимать». Тут герру профессору конец. Она едва продемонстрировала свою силу, это лишь намек на са­домазохистскую игру, а он уже конченый человек, еще до того, как она говорит: «Будете вести себя прилично – можете остаться», причем за всем этим наблюдают (эти кадры Свенсон просто ненавидит) спрятав­шиеся в уборной Лолы-Лолы ученики профессора.

Свенсону тяжело смотреть и на то, как Лола отказывается за деньги ублажать клиента заведения. «Я – артистка!», – заявляет она. Сквозь растопыренные пальцы он смотрит, как она начинает свое знаменитое «Я голову теряю от любви» – женщина, умеющая держать себя в руках, поет песню, исполненную такой безудержной страсти, что все зрители теряют голову – в том числе и профессор, и Свенсон. И вот уже – не пропустил ли он чего? – Рат и Лола провели вместе ночь, и даже этот не­лепый, самодовольный и вовсе не привлекательный профессор сумел провести ночь любви, не сломав зуба.

Когда Лола-Лола говорит Рату: «А ты и в самом деле милый», Свен­сон хватает пульт, отматывает пленку назад, пересматривает сцену еще раз – ищет ключ к разгадке. К разгадке чего? Любит ли Лола профессо­ра? Искренна ли ее нежность? Лола – вульгарная, развязная, ребячли­вая, эротичная – словно становится развязной, ребячливой, эротичной Анджелой, и фильм – благо Свенсон может пересматривать его сколько угодно – способен каким-то образом разрешить загадку его так называе­мой реальной жизни, того, что случилось лишь единожды и так быстро промелькнуло, что теперь ему уже ни в чем не разобраться.

Извилистая тропка, по которой он мчался за Анджелой, похоже, свернула не в ту сторону, куда направились профессор Рат и Лола-Лола, соединившиеся в браке. И вскоре профессор уже сам продает пикант­ные фотографии певицы. Разве попытка предложить Лену Карри роман Анджелы – не то же самое? Да нет же, здесь все совершенно иначе! Что это Свенсону в голову взбрело? Он никогда не ползал на коленях, не на­тягивал на Лолины ножки чулки, не кричал петухом, не изображал кло­уна, о башку которого фокусник разбивает яйца.

Он с тоской вспоминает разбитые яйца в романе Анджелы. Так раз­ве не был он клоуном, разве не остается им по сей день? Потому-то он и настоял на слушании, вместо того чтобы тихо-мирно подать в отставку. Он знает: шансов победить, доказать свою невиновность нет. Ему нужно публичное унижение, моноспектакль позора и покаяния. Ему нужны эти пятнадцать минут, когда он будет Эстер Прин [30] или же профессором Им­мануилом Ратом, трагическим персонажем, олицетворением гротескно­го, мазохистского самоуничижения. Вот она, сила искусства, – он узнал в герое себя, сумел понять и простить. Никогда не считал себя мазохистом, а вот поди ж ты. Никогда не задумывался о том, как одевается Анд­жела, а некая потаенная часть его души, видно, тянулась ко всем этим железякам. И клоуна из себя никогда не разыгрывал. Мир полон откры­тий.

Фильм еще не кончился. Профессор Рат в своем клоунском наряде приезжает на гастроли в родной город. Там его избивает разъяренная толпа – за то, что он набросился на Лолу, застав ее в объятиях одного липкого типа, Силача Мазепы. Униженный и разбитый, Рат бредет в свою гимназию – по местам былой славы, посреди ночи пробирается в класс и падает замертво на учительский стол. Свенсон искренне надеет­ся, что с ним ничего подобного не случится.