Голубоглазый юноша - [35]

– Пожалуйста! Спокойной ночи, крепкого сна! – И она улеглась, не переставая улыбаться.

Глава 8

На сбор всех справок и рекомендаций потребовалось время, но в конце концов они с Блу подготовили досье для зачисления в «Ла Гуардиа Артс»; он написал сочинение про то, как ему важно там учиться. На следующий день Джинни сама завезла его документы в приемную комиссию. Прослушивание назначили на следующую неделю. Он нервничал, Джинни делала все, чтобы его подбодрить, исключить панику, обещала пойти с ним. Позвонив заместителю директора школы, где он пока учился, Джинни отпросила Блу, объяснив его домашнюю ситуацию и рассказав о попытке поступления в школу искусств и музыки. Джинни умоляла помочь осуществлению этого плана. В ответ она услышала, что это будет непросто, учитывая его плохую посещаемость; в пользу Блу говорили его хорошие оценки и несомненные способности. В итоге заместитель директора написал хорошую характеристику. Он сказал Джинни, что, успешно пройдя выпускные экзамены и сдав еще не сданные работы, в июне Блу сможет получить аттестат об окончании восьмилетки. Джинни внушала Блу, насколько важно добиться этого результата, если он хочет учиться в «Ла Гуардиа», где будет несравненно веселее и интереснее, чем в обычной школе.

Они беседовали на ходу, Джинни спрашивала, какие четвертные работы Блу задолжал. Она вдруг превратилась в приемную мать подростка со всеми вытекающими обязанностями, хотя в ее случае это была временная ответственность, ведь она отсутствовала по три месяца из четырех, да и познакомились они всего четыре с половиной месяца назад. Оба только начали осваиваться в своих новых качествах.

Они достигли церкви, и Джинни зашла туда, как часто делала, чтобы зажечь свечи в память о Крисе и Марке. Блу терпеливо ждал ее снаружи, потому что отказался зайти внутрь. В этот раз, дождавшись ее, он не скрыл тревоги.

– Зачем ты это делаешь? Зачем даешь зарабатывать попам, этим лгунам и мошенникам? Обойдутся без твоих денег! – Он чуть не сорвался на крик.

– От этого мне становится лучше, – просто сказала Джинни. – Я не молюсь священникам, а успокаиваюсь, когда зажигаю свечи. Я делаю это с самого детства.

Блу больше ничего не сказал, и она решила набраться смелости и узнать причину его презрения к священникам, церквям, религии вообще. Видно было, как его все это бесит, его ненависть к священникам была чрезмерной и порой перехлестывала через край. Джинни знала, что его мать пела в церковном хоре, поэтому религия не могла быть ему совсем чужда.

– Откуда у тебя столько ненависти к священникам, Блу?

– Оттуда… Они плохие люди. Всех заставляют думать, что они хорошие, но это ложь.

– Можешь привести пример? – Джинни разобрало любопытство: почему он так категоричен? – В детстве тебе попался злой священник? – Она подумала, что это как-то связано со смертью его матери.

– Да, отец Тедди, – ответил он с гневным выражением на лице, удивившим ее еще сильнее. – Он служит в церкви моей тетки. Он играл со мной в подвале.

Услышав это, Джинни споткнулась, потом постаралась не показать своей паники, скрыть, как сильно шокирована.

– В каком смысле «играл»? – с деланным равнодушием спросила она. В следующее мгновение у нее в голове зажегся красный свет. То, что он об этом заговорил, свидетельствовало о доверии к ней.

– Он меня целовал, – ответил Блу, глядя на нее в упор своими пронзительными синими глазами, взгляд которых проникал ей прямо в душу. – И заставлял меня целовать его. Говорил, что это угодно Богу.

– Сколько ему было лет?

– Не знаю. Это было после смерти моей матери. Мне было лет девять-десять. Он позволял мне играть на пианино в церковном подвале, но предупреждал, что ему попадет, если я это разболтаю, вот я и помалкивал. Никому не мог сказать, что он меня туда пускает. Бывало, я играл по нескольку часов, тогда он и заставлял меня целовать его. Ради пианино я был на все готов. Иногда он сидел со мной на скамье, а однажды он поцеловал меня в шею, и потом… Ну, ты понимаешь… Он такое делал… Я не хотел, а он говорит: иначе ты больше не сможешь сюда приходить.

Джинни так напряглась, слушая все это, что чуть не лишилась чувств. Представив себе картину, которую скупо описал Блу, она с трудом поборола рвотный позыв. Нужно был задать главный вопрос, но она не находила правильных слов и боялась вызвать у Блу жгучий стыд.

– Так он… Он сделал с тобой это? – выпалила она, сделав все, чтобы вопрос прозвучал невинно, и убрав из своего тона даже намек на осуждение. Теперь и у нее вызывал бешенство священник, посмевший так поступить с ребенком.

Блу покачал головой.

– Нет, до этого не дошло. Наверное, он хотел, но я вовремя перестал туда ходить. Он только трогал меня пару раз… ну, ты понимаешь, там… Залезал мне в штаны, когда я играл. Говорил, что ничего такого не хочет, но я его принуждаю своей прекрасной игрой. Мол, я сам виноват, и мне не поздоровится, если я кому-нибудь проболтаюсь, что так соблазняю слугу Господа. Он говорил, что я даже могу попасть в тюрьму, как мой папа. Так он меня пугал. Я не собирался его соблазнять и злить Бога, в тюрьму мне тоже не хотелось, вот я и перестал играть на пианино. Он звал меня шепотом после молитвы, просил вернуться, но все зря. Он бывал у моей тетки по воскресеньям после службы. Она его расхваливала, называла святым.