Голубое молчание - [28]

Не прикажут,

Не укажут,

Мне ни барин и ни поп.

На меня ли

Променяли

Честь княжую на Руси!

Дозволенья,

Аль прощенья

У меня теперь проси!

Хошь в угоду

Дам свободу,

Дам и стены, дам и кров,

И одёжу —

Крепче кожи:

Не сносить стальных оков!

Эй ты, барин!

Эй, боярин!

Хошь повешу? Хошь, щенок?

Хошь дубина —

Мужичина,

Тесаком хвачу в висок?

Там в светлице

Молодица

Машет русою косой.

Как возьму я,

Полюблю я,

Да о камень головой…

— Эй, опричник, тащи молодух на расправу!

На широких дворах зачинай молотьбу!

И тесак обнажив, шапку рысью поправив,

Ванька первый вскочил в брусяную избу.

Возле двери в светлицы, раскинув ручёнки,

Словно в осень продрогший на кладбище крест,

Синий трупик лежал, синий трупик ребенка,

Обезглавленный адом посланник небес.

Чьи же руки зарю на земле погасили?

Чья коса это хрупкое горло нашла?

Ванька-Ястреб присел. И душой обессилел.

Незнакомая оторопь в сердце вошла.

Распахнулись в стене потаенные сенцы.

Кто-то мягко ступил на дубовый порог.

— Вы казнили отца. Я казнила младенца.

Пусть на Страшном Суде разбирает нас Бог.

Что глядишь, словно сыч? Может, хочешь ударить?

Может, хочешь в светлице со мной ночевать?

Только завтра смотри — передай государю,

Что младенца спасла от бесчестия мать.

Ванька тихо сошел по ступенькам на волю.

Занималось огнем смоляное крыльцо.

За Неглинкой-рекой, по озимому полю

Вился дьявольский дым кумачовым кольцом.

V. Во дворце.

Ой, не темный лес бушует,

Не в ножи берут купца, —

То с товарищи пирует

В слободе державный царь.

Зайцы, утки, гуси с просом

Пар клубится от ухи,

На серебряных подносах

В жире тонут петухи.

Вина рейнские, хмельные,

Романея, мёды, бастр…

И шеврюги заливные,

Точно хрупкий алебастр.

Куры с луком и шафраном,

Осетры блестят икрой.

Слуги в бархатных кафтанах

Ног не чуют под собой.

Государь хмелен и весел.

Очи черные горят.

И шумят у царских кресел

Приближенные царя.

И келарь здесь Иоанов,

И Малюта — звон оков,

И накрашенный Басманов,

И спокойный Годунов.

Гуслей звон и стук подносов

Кто поет, кто ест, кто спит,

И клюет в тарелку носом

Сам отец-архимандрит.

Дразнит карлика царевич.

Государь же, щуря глаз:

— Ну-ка, Федор Алексеич,

Покажи нам бабий пляс.

На царя с улыбкой нежной

Смотрит Федька и встает,

В юбке бабьей белоснежной

Пляшет Федька и поет:

— Ах, уж это толокно

Было от соседа…

Накупила я вина,

Собрала беседу…

Ох! Накупила я вина,

Собрала беседу…

Ой, и зорки черны очи!

Словно пикой бьют в упор:

— Это что там за молодчик,

Что сидит потупив взор?

И дрожат царевы губы,

И гремит: — Чего не пьешь?

Видел я, как не пригубил

Ты ни разу с медом ковш.

Тают гусли тихим стоном,

Тают смолкнувшей струной,

И встает с земным поклоном

Ванька-Ястреб удалой…

VI. Перед царским столом.

— О, царь! С ума я что ли спятил?

Я не живу, в себе не чувствую я сил.

Я думал об одном: о маленьком дитяти,

Которого вчера ты под вечер казнил.

Да ты. И я. И все мы вместе.

И понял я — народом проклят мой кафтан!

Что нет у нас ни совести, ни чести,

Зато есть казни, ложь, доносы и обман…

Кровь всюду. В избах, в тюрьмах, в ямах.

Без свежей крови дня не можешь ты прожить.

И даже праг — ты помнишь: праг святого храма

Сумел ты, Ирод, русской кровью обагрить.

И свыше нет тебе прощенья.

Как ни моли, как ни проси.

Должно, поставлен ты не Божьим изволеньем,

Коль сделал кладбище из праведной Руси.

Зачем быть волком в волчьей стае?

Зачем над Русью похоронный петь тропарь?

Я пьян от крови. Я устал. Я отрекаюсь

От дел твоих и от тебя, венчанный царь!

И верю: суд грядет законный.

Из рук твоих рабы однажды вырвут плеть.

И вспыхнет Божий свет над Русью окрыленной…

Я кончил, царь. Теперь могу принять я смерть.

По лавкам гул прошел нестройный.

Басманов спрятался за карлика-шута.

Дивясь на дерзость, царь смотрел спокойно

И, бровь подняв, улыбкой чуть кривил уста.

— Всё, Ванька, в мире в воле Божьей.

Бывает, над убитым сыном плачет мать.

Пойми, глупец: как солнце всех угреть не может,

Так царь на всех рабов не может угадать.

И не скажу ни слова боле.

Земле ответ я не даю. Не плачем баб

Поставлен я, и не людской мятежной волей,

А Богом истинным… Иди на плаху, раб!

1945 г.

ПЬЕСЫ

В РЕСТОРАНЕ

Шутка в 1-м действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

УЛЫБКИН — бывший актер.

РЕНО — посетитель ресторана

ДЕВУШКА.

Грязненькая комнатка в парижском ресторанчике. За одним из столиков сидит Рено и читает газету. Входит Улыбкин, в помятом канотье, на шее у него — шарф, в руках — трость.

УЛЫБКИН: Паслюште! Кто там! Рюмку водки и стакан пива! (садится за столик, раскручивает шарф, под шарфом оказывается бантик). Терпеть не могу, когда у меня нет денег… А главное, это безденежье принимает перманентный характер. Чорт знает что! А еще бывший актер столичных сцен, герой-любовник, Гамлета играл, цветы охапками получал… Что это за тип сидит? Чорт с ним!… Что там охапками — возами получал! Эй, кто там! Долго я буду ждать?

ДЕВУШКА (входит): Иду, иду… Как вы всегда шумите, мосье Улыбкин.

УЛЫБКИН: Как же не шуметь, мадмуазель?… Ждешь-ждешь… Паслюште, дайте мне… э-э… чего бы мне сегодня выпить?… Ну, дайте для начала рюмку водки… как всегда. А потом увидим. Рюмку водки!

ДЕВУШКА: Не могу.

УЛЫБКИН: То есть, как это — не могу? Пардон!

ДЕВУШКА: Очень просто. Хозяин приказал не давать вам ничего, пока не заплатите долга.