Голубка. Три истории и одно наблюдение. Контрабас - [20]

Только наверху, на подходе к седьмому этажу, ему стало страшно, что и перьями она подстережет его, эта голубка с ее ужасными голыми глазами, и встопорщит перья, и налетит на него, Ионатана, хлопая крыльями, и зацепит его своим крылом, от нее невозможно уклониться в тесноте коридора…

Он поставил чемодан и остановился, хотя ему предстояло преодолеть всего пять ступеней. Он не хотел обращаться в бегство. Он хотел только минуту передохнуть, немного собраться с духом, немного успокоить сердце, прежде чем преодолеет последний этап пути. Его взгляд заскользил вдоль овальной спирали перил лестницы, и он увидел на каждом этапе лучи падающего сбоку света. Утренний свет потерял свою синеву и пожелтел и, как ему показалось, стал теплее. Из хозяйских апартаментов доносились первые звуки просыпающегося дома: звяканье тарелок, приглушенный стук дверцы холодильника, тихая радиомузыка. И тут вдруг его обоняния достиг знакомый аромат, аромат кофе мадам Лассаль, и он несколько раз вдохнул его, словно отхлебывая кофе. Он взял свой чемодан и двинулся дальше. Он вдруг перестал испытывать страх.

Войдя в коридор, он сразу, с первого взгляда, заметил две вещи: закрытое окно и половую тряпку, разложенную для просушки на мусорном баке около клозета. Конец коридора еще не был виден, слепящий светлый столб света у окна закрывал перспективу. Он пошел дальше, в какой-то степени бесстрашно, перешагнул световой столб, вступил в тень. Коридор был совершенно пуст. Голубка исчезла. Кляксы помета на полу вытерты. Ни перышка, ни пушинки. Ничто не трепетало больше на красных кафельных плитках.

Три истории…

Тяга к глубине

Подающая надежды художница из Штутгарта на вернисаже своей первой выставки услышала замечание критика, который хотел ее поощрить, а вовсе не обидеть: «То, что вы делаете, талантливо и смело, но вам еще не хватает глубины».

Молодая женщина не поняла, что он имел в виду, и вскоре забыла о его словах. Но через день она прочла в газете рецензию этого критика, в которой говорилось: «Молодая художница обладает дарованием, и ее работы на первый взгляд очень нравятся публике; к сожалению, им не хватает глубины».

Тут молодая женщина задумалась. Она перебрала свои рисунки, перерыла старые папки. Она пересмотрела все свои этюды, в том числе и те, над которыми работала. Потом она завинтила баночки с тушью, вытерла перья и ушла на прогулку.

Вечером она была в гостях. Казалось, участники вечеринки выучили рецензию наизусть: все в один голос говорили о том, что у нее талант и что ее работы с первого взгляда очень импонируют публике. Но прислушавшись к приглушенным голосам и репликам тех, кто стоял к ней спиной, молодая женщина смогла уловить: «У нее нет глубины. В этом все дело. Пишет она недурно, но, к сожалению, ей не хватает глубины».

Всю следующую неделю молодая женщина ничего не рисовала. Она молча сидела дома, хандрила, а в голове у нее вертелась только одна мысль, которая, как спрут, втянула и поглотила все прочие мысли: «Почему у меня нет глубины?»

Через неделю молодая женщина попыталась снова рисовать, но дальше неудачных эскизов дело не пошло. Ей не всегда удавалось провести хотя бы простую линию. Под конец она дрожала так сильно, что не могла даже окунуть перо в тушь. Она заплакала и воскликнула: «Да, так и есть, нет у меня никакой глубины!»

Еще через неделю она взялась за книги по истории искусства, принялась изучать чужие рисунки, бродить по галереям и музеям. Она перечитала труды по теории живописи. Она отправилась в букинистический магазин и потребовала у продавца самую глубокую книгу, какая имелась на складе. Она получила сочинение знаменитого Витгенштейна, но не знала, что с ним делать.

На выставке «500 лет европейского рисунка» в городском музее она записалась в художественную студию, которой руководил ее учитель рисования. Увидев как-то один из рисунков Леонардо да Винчи, она вдруг спросила вслух: «Простите… вы не могли бы мне сказать, есть ли в этом глубина?» Учитель рисования только усмехнулся в ответ: «Вам угодно смеяться надо мной? Советую вам вставать пораньше, сударыня!» – и весь класс расхохотался. А молодая женщина, вернувшись домой, горько расплакалась.

Художница вела себя все более странно. Она почти не покидала своего ателье, но работать уже не могла. Она глотала таблетки, чтобы не заснуть, но не знала, для чего ей нужно бодрствовать. Когда ее одолевала усталость, она засыпала на стуле, потому что боялась ложиться в постель, – ее страшил глубокий сон. Она начала пить и всю ночь сидела при свете. Она больше не рисовала. Когда ей позвонил из Берлина один торговец картинами и попросил прислать ему несколько листов, она закричала в трубку: «Оставьте меня в покое! Нет у меня никакой глубины!» Иногда она бездумно мяла пластилин, но ничего определенного не лепила. Просто погружала в пластилин подушечки пальцев или скатывала его в комочки. Она перестала следить за собой, не обращала внимания на одежду и не прибиралась в квартире.

Ее друзья встревожились. Они говорили: «Надо бы о ней позаботиться, она в глубокой депрессии. Может быть, у нее неприятности личного характера, или творческий кризис, или плохо с деньгами. Если это личное, тут уж ничего не поделаешь, из творческого кризиса она выберется, а деньги можно бы собрать, но она, наверное, обидится». Поэтому они ограничились тем, что приглашали ее на обеды или вечеринки. Она всегда отказывалась, говорила, что ей нужно работать. Но она никогда не работала, только сидела у себя в комнате, уставившись невидящим взглядом в пространство, и мяла пластилин.