Голубая змея - [4]

ВАСИЛИИ. Значит, так.

ОЛЬГА. Да ты слыхал про церковь-то эту?!

ВАСИЛИЙ. Слыхал.

ОЛЬГА. Что слыхал, что слыхал?! Люди-то что говорят!

ВАСИЛИИ. А мне все равно, пусть говорят.

ОЛЬГА. Заладил! Все одно, на своем стоит! Ее сжигать хотят, а ты тут жить удумал!

ВАСИЛИИ. Не сожгут теперь.

ОЛЬГА. А глядишь, сожгут, вместе с тобой, заживо, ты что, людей не знаешь!

ВАСИЛИИ. Ты зачем пришла сюда? Языком молоть? Хватит, я этого дома наслушался.

ОЛЬГА. Скажите! Наслушался! Я тебе, дураку, внушаю, не живи ты тут! Не святая это церковь, а сатанинская! Не бог в этих стенах, а дьявол, вот что наши бабки говорят.

ВАСИЛИИ. Вот иди с ними судачь про дьяволов, а со мной нечего.

ОЛЬГА. Да ты послушай. Убили здесь, говорят кого-то, прямо в церкви и убили, и закопали тут же, на костях церковь стоит!

ВАСИЛИИ. Кому интересно, что сто лет назад было?

ОЛЬГА. Да ты безумный, что ли? Приятно тебе тут с мертвецом жить?

ВАСИЛИИ. Уж приятнее, чем с тобой.

ОЛЬГА. Сыч! Одно слово, сыч! На тебя люди косятся, колдун, что ли, говорят, какой? В это место нога человеческая не ступала с тех пор, как убийство-то произошло. Тут все грязью и паутиной заросло, никто, кроме тебя, не чистил. Боятся все!

ВАСИЛИИ. Ты вон, я смотрю, не очень испугалась. Как потрепаться захотелось — так и черт нипочем.

ОЛЬГА. Да я тайком, ночью, чтоб люди не видели! Иду, а самой страшно, кровь стынет. Ну, думаю, не найду тебя, труп найду!

ВАСИЛИИ. Что ж пошла?

ОЛЬГА. Да ведь как дурь твою переубедить, не знаю. Ведь люди подождут-подождут, да не вытерпят, пришибут где-нибудь за углом. И так-то тебя, молчуна, никогда не жаловали. Живет не как все: кого сторонится, с кем не здоровается — а они все тебе запомнили, ничего не простили. Кто ж в деревне молчком живет? Вот на тебя, Василии, все и ополчились — а теперь уж совсем! Кто говорит, обезумел мужик, крыша поехала, которые бабули постарше и сами уже безмозглые, те говорят — колдует — и сжигать хотят! Дождешься, найдется добрая душа, долго ли бензину налить и спичкой фыркнуть! Пеняй на себя тогда, я предупреждала.

ВАСИЛИИ. Все? Теперь иди гуляй.

ОЛЬГА. Да ведь ты, Василий, может, и правда чего задумал, кто тебя знает? То книжки какие-то читал, то в окно смотрел, то весь день слова не скажет… Ему — Вась! А он уставится в одну точку и не шелохнется. Сыч! Потому у нас и сын такой стал, точно потому. В нашей семье немых отродясь не было, все от тебя.

ВАСИЛИИ. Да что от меня-то?!

ОЛЬГА. То! То, что не хотел ты его, не хотел, вот что! Жениться не хотел и его не хотел! Вот и вышло!

ВАСИЛИИ. Да что меня, спрашивал кто-нибудь, хочу я жениться или не хочу?! Ты сперва подстроила все, а потом, как мне не жениться!

ОЛЬГА. Ах вот ты чего! Ты мне такого раньше не говорил! Ишь ты! Подстроила! Понабрался ума в одиночку! Заперся за семью замками и раздумывает, мемуары пишет, жизнь вспоминает. Я тебе попишу! Я к тебе с добром, а ты вон что! Колдует сидит! Подстроила! Стала бы я такого сына подстраивать! Это ты мне подстроил, а не я. В тебя он весь уродился — тоже от рук отбивается! Ночевать не приходит, целыми днями пропадает… А придет, молока выпьет, по огороду сделает все — и канул! Ищи-свищи! Не знаю, что и думать.

ВАСИЛИИ. Взрослеет парень, что тут думать?

ОЛЬГА. Взрослеет! Тебе легко говорить, а мне-то каково! Сердце кровью обливается. Спросишь его, где был? А он только руками разводит, как, дескать, я тебе объясню?

ВАСИЛИИ. Не лезь ты к нему.

ОЛЬГА. Как не лезь, как не лезь?! А ну — он вешаться вздумает, тоже не лезь?!

ВАСИЛИИ. Чего ему вешаться? Совсем сдурела?

ОЛЬГА. Чего?! А того! Ты вот сидишь сычом, — и дела ни до чего нет, а он давеча побитый пришел — кровь так и хлестала! Я его «кто? что?» А он только плечами пожимает и голову прячет. Я ему давай компресс прикладывать, а он отмахивается. Сел и стал на своей дудке играть — ненормальный! У самого кровь хлещет, а он дудит — ну сил моих нет! Где он только раздобыл дудку эту — ума не приложу! И не оторвешь ведь от нее, упертый, как бык! Пиликает на ней и все тут! Я его отучить хотела, говорю, соседи на смех поднимут — все работают, а ты играешь. Смотрю, отложил. Совсем было успокоилась, а он хвать ее вечером и побежал. А потом докладывают мне, он, мол, ночью в поле дудит. Идиот! Все люди как люди, только у меня идиот. Два идиота! Один с дудкой в поле, другой в церкви поселился! Дожила Ольга!

ВАСИЛИИ. Все?

ОЛЬГА. Нет, не все! Я что, одна за сына отвечать должна, ты полномочия сложил, так получается?

ВАСИЛИИ. Ему сколько лет? Три? Четыре? Что за него отвечать, небось, не умалишенный!

ОЛЬГА. Да вы оба умалишенные, только сейчас не о том разговор. Побитый, говорю, пришел!

ВАСИЛИИ. Ну что ж? Разберется.

ОЛЬГА. Как он тебе разберется, когда он ни бе, ни ме!

ВАСИЛИИ. Ну руки, ноги есть у него, голова на месте!

ОЛЬГА. Руки! Скажите, какой умник нашелся! А если их пять человек, десять! Пьяная шпана, у которой кулаки чешутся! Им, может, пар надо выпустить, видят, он один, безответный — ну и колотят его! А он что? Двинет кому-нибудь, так его остальные добьют.

ВАСИЛИИ. От меня-то ты что хочешь? Чтоб я с ним за ручку ходил?

ОЛЬГА. Поговори с ним, ты отец! Растолкуй ему, чтоб не ввязывался, я не знаю… Не знаю я! Но ты должен! Может, у вас особая связь какая-то? Ты нелюдим, он нелюдим — два сапога пара, черти какие-то.