Голубая ниточка на карте - [41]

Вспоминайте его те, кто пережил. Окунитесь в него опять… на несколько минут.

Шуру кажется, что он уже это всё слышал, видел. Ах да, на Мамаевом кургане… Стены-руины… Там тоже война разговаривала… И здесь… Так похоже…

Мария Степановна с белым, каменным лицом не шелохнётся. Такая вытянутая, тонкая и несгибаемая. Она, оказывается, выше многих мужчин. Что ей видится сейчас? Ведь она всего за неделю до войны вышла замуж. По любви. Но в этот день, когда говорил Левитан, в эти минуты война отняла у неё счастливую любовь. Навсегда.

«Родина-мать» всё ближе и ближе. Она там, на Мамаевом кургане, но кажется — вот она! И когда теплоход поравнялся с ней, то раздался его печальный и прощальный гудок. Он был длинный, протяжный и, казалось, плотный. Его можно было погладить рукой. Этим гудком туристы горестно и торжественно прощались с людьми, которые ценой своей жизни подарили нам нашу сегодняшнюю жизнь.

И вот тут опустили в Волгу цветы. Их, конечно, просто бросили в воду со всех палуб. Но слово «бросили» как-то не подходило к этому моменту, и все верили, что не бросали, а именно опускали цветы в бегущие волны.

Вот они летят, белые, синие, лиловые, жёлтые, розовые, пёстрые. И красные. Красные особенно видны на волнах. Они кажутся то ли огромными каплями, то ли маленькими озёрками горячей крови, которая не тонет и не расплывается в волжской воде.

Цветочный ливень сливается с обычным, водяным. Цветы качаются на волнах вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Но вот обычный ливень начинает их топить. Он всё сильней и сильней. Водяные потоки стремительные, мощные. Кажется, небо хочет переполнить Волгу, чтоб вышла из берегов, а оно посмотрит, что тогда будет?

Этот ливень, грянувший так не вовремя, загнал туристов в каюты. Всех. Кроме Марии Степановны.

Она всё так же несгибаемо стоит на палубе, как солдат в карауле. Мокрая одежда прилипла к мокрому телу. Лицо, голова, грудь — всё исхлёстано безжалостными водяными верёвками. А она стоит.

— Простудится, — беспокоится Шур, — заболеет. Её надо позвать.

— Не заболеет, — уверенно говорит Елена Ивановна. — Не зови. Пусть стоит.

— Она же — серебряная! Смотрите! — восхищённо восклицает Шур.

И все видят — Мария Степановна, действительно, похожа на серебряную, потому что мокрая одежда блестит, сливаясь с ярко-серебряными волосами.

И Мария Степановна, действительно, не заболела.

— Вы совсем одна живёте? — спрашивает её Ромка, встретив в коридоре через день.

Она уже не кажется ребятам такой сердитой и недоступной, как раньше.

— Совсем.

— А… как же, когда болеете?

— А… никак. Вернее, кое-как.

— И никто к вам не ходит… из школы?

— Приходили… Три девочки с красными галстуками. Сходили в аптеку. Пообещали навещать, но больше не пришли. Видно, галочку им надо было поставить… Поставили и…

— А из какой школы?

Мария Степановна молчит, и Ромка чувствует: не скажет.

— Ладно, дознаемся. Н-ну держитесь, помогалкй, — у Ромки сжимаются кулаки, но, глянув на Марию Степановну, он тут же разжимает их. — А сейчас вам… ничего не надо? Ну… сбегать за питьевой водой… или ещё чего, а? Я раз-два…

— Не надо. Ни воды, ни «ещё чего». Спасибо, мальчик.

И разочарованный мальчик отходит от Марии Степановны. Ему хочется что-то сделать. Аж руки чешутся. Но… нечего… Вышел на палубу. Ой, смотрите-ка, волейбол среди Волги! Чудеса. Расскажи — не поверят.

Их теплоход обгонял длинную серую баржу. А на ней люди играли в волейбол. Сетка натянута. Две команды. Как на земле. А мяч — на верёвке. Вот придумали здорово! Длинная такая верёвка. Забивай, куда хочешь, лупи по мячу, как нравится, не страшно!

Обогнали. «Волжанин» ушёл вперёд.

Ромка от нечего делать разглядывает всё, что проплывает мимо. Вон недалеко от берега ещё баржа. Эта стоит. На ней работает экскаваторный кран. Интересно, что он делает? Реку углубляет, что ли?

Вот ковш опустился в воду, видимо, челюстями откусил там кусок дна и поднял его. С этого негустого дна капает… Волга. А кран это дно заносит на баржу, разжимает челюсти, и дно шлёпается на неё. А ковш опускается за следующим куском. Интересно. А вон там что? Но Ромка не может долго стоять на одном месте. Ему вечно надо куда-то бежать, лететь, нестись. Строить или ломать. Разведывать. Кому-то что-то доказывать словами или кулаками. Это Шур может часами разглядывать одно и то же. А у Ромки другой характер.

Побежал по верхней палубе. Какие тут васильковые полы. И ступеньки на капитанский мостик тоже васильковые. Вот бы туда забраться. Но к этим васильковым ступенькам прибита металлическая табличка, орущая, что сюда нельзя ходить. Эх…

Ромка смотрит вверх на мостик и видит там третьего помощника капитана. С чёрными усиками. У Ромки сразу портится настроение, и он заглядывает к Шуру в каюту.

— Эй! Чем занят! Иди сюда, хочешь секрет?

Кто же откажется от секрета, и Шур выбегает к Ромке на палубу. Ромка то ли серьёзный, то ли грустный. Непонятный какой-то. Вот вздохнул, да так горько:

— Ким погибает совсем. Аж не ест ничего. Всё вкусное — мне. Во, видишь, в ремешке новую дырку проколол, уже не сходится. А с него джинсы сваливаются. Живот к спине прирос. Всё из-за неё… Ну, что с вами за столом. Длинноволосая.