Голубая ниточка на карте - [30]

Конечно же, он сразу вспомнил свою золотоволосую Лилию Нильскую. Но почему-то сейчас от этого ему не стало ни радостно, ни печально. Вспомнил и забыл.

А жених с невестой ие просто положили цветы, но ещё и поклонились до самой земли перед этим Вечным огнём, перед этим факелом в огромной руке, поднятой из земли. Они молча благодарили его, этот факел, за своё сегодняшнее Счастье. Все поняли это.

Шур огляделся вокруг. Этот зал большой, круглый, как цилиндр. Стены высокие. Ой, какие тут стены! Он видел их в книгах и на открытках. Но что фотографии могут?! Это надо видеть живьём.

Стены — мозаичные. Они из мелких квадратиков, треугольников, многоугольников. Разноцветных. Но больше всего золотых и розово-красных тонов. Стены блестят, сверкают, переливаются, будто движутся. Это, наверно, от пламени факела. Пламя трепещет в руке, и его отблески отражаются в стенах. Сейчас Шур сквозь народ подойдёт к стене и потрогает её пальцем. Невозможно же не потрогать.

Но главное в стенах, конечно, не этот таинственный блеск, не эти золотые и розовые треугольнички. Главное — это знамёна. Девушка-гид говорила, что их тридцать четыре. Эти знамёна не шёлковые, не бархатные, нет, они тоже мозаичные. Красные. Они — навечно. Они — это сама стена и есть, но в то же время все видят, что это — знамёна! Склонённые знамёна. А на них написаны имена. Здесь семь тысяч двести одно имя людей, которые погибли в Великой Сталинградской битве. Это маленькая доля имён: больше не уместилось.

Над головой в крыше Зала — круглое отверстие. Большое. Видно небо. Вон облака плывут. И… что это?.. Ой… Да это же Она. Сама «Родина-мать». Ведь она ещё далеко. А здесь видна. Голова её! Рука! И полмеча! Так хорошо видно. Она же охраняет покой этой Памяти. Стережёт её. Она защищает всё-всё, что здесь есть и происходит. Шур всё это понял мгновенно.

Вот и пробрался к самой стене. Какие гладенькие эти золотые треугольнички. Поднял голову. Высоко знамя, трудно прочитать фамилии даже в очках. Вместе с людьми пошёл шаг за шагом к выходу и… знамёна медленно стали спускаться к нему. Шур понял: это не знамёна спускаются, а они поднимаются к ним. Путь идёт вверх. На подъём. Чем ближе к выходу, тем люди выше.

Вот Шур, подтолкнув очки на место, уже может прочитать на знамёнах фамилии и звания. Рядовой, рядовой, рядовой, вот старшина, замполит, опять ряд рядовых, сержант…

Кто-то слегка толкнул в спину. Здесь, наверно, нельзя стоять. Надо идти, медленно, но идти вверх, к выходу. Двинулся.

Люди идут и опять кладут и кладут цветы прямо на мраморный серый барьерчик. А факел с рукой уже где-то внизу. И вокруг него венки и корзины с цветами. Раньше и не разглядел, думал, просто гора цветов.

Поднялись довольно высоко, знамёна почти рядом. Шур видит впереди седого мужчину, который на миг припал к стене прямо под знаменем. Положил обе большие ладони на стену и упёрся в неё лбом. Будто хочет всё тепло своё, всю нежность и любовь из себя передать ей. Потом повернулся и прислонился на миг плечом. Почему Шур не может оторвать глаз от этой спины в клетчатой рубашке? Рубашку эту видит впервые. Почему? Смотрит на неё и смотрит? Он не понимает, почему, только смотрит, подвигаясь к ней всё ближе.

Поравнялся. Этот человек мельком взглянул на Шура и вдруг положил ему свою большую ладонь на плечо. Притянул к себе. Прижал, будто человека родного, близкого, своего. Шур онемел. Кто это? Что это он? Обознался, что ли? И вдруг увидел знакомые два светло-голубых шарика глаз. Только сейчас они были не ледяные, как всегда, а тёплые, растерянные и… мокрые. Капитан! Ой! Неужели? Да, он. Это он. Шур тут же опомнился, догадался в чём дело и глазами спросил: «Кто?» А капитан поднял свободную руку, коснулся ею мозаичного знамени и одними губами беззвучно сказал: «Папа». Не «отец», а по-домашнему, по-тёплому — «папа». И сам он был в это время какой-то простой, близкий, почти домашний. Потом быстро снял руку с Шуриного плеча и, нахмурившись, зашагал к выходу. А Шуру показалось, что он не совсем оторвался от него, что между ними протянулась какая-то нитка, даже не нитка, а канат. Крепкий канат, за который можно держаться обеими руками. Который не оборвётся, не подведёт. Никогда.

И в этом грустном зале Шуру вдруг захотелось улыбнуться. Может быть, даже он и улыбнулся, только не понял этого. Ещё раз посмотрел на строку, которую показал капитан, прочитал «Рядовой…» и фамилию капитана. Подумал: знал бы этот рядовой, что сын его станет капитаном красавца теплохода, наверно, радовался бы.

Впереди, совсем недалеко от выхода, у мозаичного знамени стояли Мария Степановна и Никита Никитич. Оба смотрели вверх, туда, вон, под самое древко. Оба силились что-то там прочитать. Шур понял: Мария Степановна искала фамилию мужа на знамени. Видимо, здесь фамилии на эту букву. По лицам их было видно, они не нашли, что искали. Но это ничего. Это же не страшно. Всё равно он здесь, где-то здесь лежит, в этой земле. Это всё хотелось сказать Марии Степановне громко и убедительно. Но в Зале Воинской славы жила память. Здесь говорила, да и то негромко, только музыка. И Шур подошёл к ним и прошёл мимо них к выходу, потому что раз они не могли разглядеть, то он со своими глазами уж, конечно, ничего не увидит. Это точно.