Голубая лента - [85]

Он не благоговел перед чудесами мироздания и так долго поверял скепсисом небо и землю, покуда все боги для него не улетучились. Он так долго размышлял над всем, что ото всего осталась одна пыль. О, разумеется, он искал спасения в царстве мысли, возвышенном и бесконечном, но заблудился в этой бесконечности, из которой многие, подобно ему, не находят выхода.

Он не воспитывал свое сердце в любви, не лелеял, не берег ее, погрешив этим против первой заповеди. Кончилось тем, что он возненавидел и презрел людей. Судьба послала ему Еву — прекрасное создание божие, простое, чистое, верующее. Он не оценил этой милости судьбы и пытался переделать ее по своему образу и подобию. О, грех за грехом!

В конце концов у него осталось лишь одно божество — Слава! Он посягнул на самое высокое, что жизнь дарует смертному, — на Бессмертье! Ради этого он пожертвовал своими ночами, днями, жизнью, Евой, радостью — всем ради химеры! Ибо теперь он уже знал, что судьба лишь раз в столетие милостиво одаривает своего избранника.

И вот конец. Вся его жизнь оказалась сплошной ошибкой. Он давно уже это подозревал, но только в последние дни подозрение его перешло в жуткую уверенность.

Конец, конец. Странно, он был совершенно спокоен, только где-то в самой глубине сердца ощущал легкую дрожь.

Кинский встал и подошел к самой корме Ему хотелось еще раз услышать грохот взметенных валов: тысячи дивных мелодий звучали в нем. Да, тысячи прекраснейших мелодий, вечных, как океан.

Молочно-белый туман окутал пароход непроницаемым облаком, поглотил все вокруг.

— Великое Ничто! — произнес Кинский, пытаясь сквозь толщу тумана разглядеть водоворот, заверченный гребными винтами парохода. Великое Ничто! — повторил он, искривив тонкие губы в язвительной усмешке. — Куда все это исчезнет в один прекрасный день: солнца и земли, люди и боги?

Он повернулся, чтобы уйти с палубы. Но, уже поднимаясь по лестнице, внезапно замедлил шаг и остановился в задумчивости. Что-то вдруг до глубины души встревожило его. Но что? Он долго пытался понять. В нем зашевелилось какое-то мучительное воспоминание. В каюте Евы произошло еще что-то, очень тяжкое и унизительное. В ушах вновь зазвучала его угроза, страшная угроза. Она касалась Греты. И он вновь услышал вопль Евы.

Его бросило в пот. Только что он был спокоен, хорошо владел собой, но сейчас ему пришлось напрячь все силы, чтобы не разрыдаться от стыда.

— Нет, нет, Ева, это был не я, — беспомощно лепетал он, — не я! — В каждом человеке, пытался он себя успокоить, живет некое злое начало, о котором он и не подозревает, и однажды оно вдруг может заговорить. — Нет, это был не я, это во мне заговорило мое злое начало!

Кинский быстро поднимался по лестнице, твердо решив немедленно отправиться к Еве, чтобы успокоить ее: ни минуты больше Ева не должна думать, что он способен на такую низость.

— Это был не я, слышишь, Ева, не я… — От стыда Кинский совершенно потерял голову.

Внезапно он опять остановился. Нет! Он не может еще раз явиться к Еве! Он не в силах вновь увидеть, как она бледнеет при его появлении. А сегодня она побледнела, он это заметил… Нет, нет, нельзя ее волновать!..

«Я напишу ей, — подумал он, и это решение его успокоило. — Еще сегодня пошлю ей короткую записку, всего несколько слов, которые ее успокоят, напишу ей, что отныне Грета будет с ней, — вот что я ей напишу».

Теперь он опять вполне владел собой Встретив Уоррена Принса, он несколько минут поболтал с ним, даже пошутил, правда сам не понимая, что говорит, потом зашел в один из салонов и сел там в укромном уголке. Он вспомнил, что сегодня вечером должен привести в порядок еще кое-какие дела.

25

В этот день в чайных салонах впервые было произнесено слово «айсберг». Одна из пассажирок, некая г-жа Карпантье из Нового Орлеана, получила телеграмму от своего брата, с парохода «Турень»; он сообщал, что «Турень» только что миновал три громадных айсберга. Айсберги! Повсюду только и разговору было что об айсбергах. Было воскресенье, утром слушали проповедь его преподобия Смита — единственное развлечение за весь этот хмурый, скучный день.

— О, как интересно! — восклицали дамы. — Айсберги! Может, и нам удастся увидеть один из них? Вот было бы чудесно! — И они заговорили о гренландских льдах, о северном сиянии, китах и несчастных тюленях, на которых охотятся ради их дивного меха.

Директор Хенрики, сидевший здесь в обществе нескольких дам, вдруг насторожился: оркестр, игравший в соседнем помещении, умолк. Айсберги? Говорят об айсбергах? Тут ему рассказали о телеграмме, полученной г-жой Карпантье. Он забеспокоился. Уже сегодня утром с парохода «Кельн» сообщили, что там видели громадное ледяное поле. А всего час назад они получили такое же сообщение с «Сити оф Лондон». Разумеется, эти известия предназначались исключительно для пароходной администрации, и разговоры об айсбергах вызвали в Хенрики подозрения. Неужели кто-либо из офицеров или радистов проболтался?

— В это время года можно часто видеть льды на банках у Ньюфаундленда, — вскользь заметил Хенрики и с коротким смешком добавил. — Однако Терхузен, который вот уже тридцать лет плавает по Атлантике, собственными глазами видел льды всего дважды.