Голубая акула - [92]

— Как я понимаю, ты шутишь. Но все же, по-моему, ты слишком легко говоришь о смерти, об убийстве.

Муся презрительно сморщила нос:

— Если бы я или кто-то другой пришиб этого вонючку, было бы только к пользе. Надежда Александровна — я вам о ней говорила — недавно на железнодорожной насыпи убила камнем какого-то оборванца. Вечерело, вокруг никого, вдруг она слышит, что за ней идут. Она нагнулась и подняла камень. Когда тот мужик бросился на нее, она его ударила в висок. Он упал, а она спокойно ушла. Она рассказывала об этом у нас дома за чаем. И сделала это, как вы сказали, легко. Мама спросила: «Надя, почему вы уверены, что убили его насмерть?» Знаете, как она ответила? «Ди-тя, я врач. Я знаю, как надо ударить». Вот это женщина! Даже больше: это — дама! Настоящая, не какая-нибудь мабаб. Он же хотел ее изнасиловать, этот мерзавец. Значит, он должен был умереть. Вы не согласны?

Ничего не скажешь: по сравнению с извозчиком Муська просто неотразимый оппонент. И главное, это ее романтическое воодушевление там, где нет — я-то знаю — ничего, кроме крови и грязи! Я снова впал в раздумье, но она не стала дожидаться, когда мой непроворный ум родит очередное возражение. Она заговорила опять и сказала такое, от чего все доводы мгновенно вылетели у меня из головы:

— Не говорите маме, она огорчится. Но я, кажется, тоже убила одного человека.

— Час от часу не легче! Ты меня разыгрываешь? Это глупо и невежливо, все-таки я тебе не матрос Петя…

— Не волнуйтесь так, — строго сказала Муся. — Я ничего больше вам не буду рассказывать.

— Прелестный выход из положения! Нет, раз начала, уж теперь изволь…

— Тогда перестаньте нервничать! А еще воевали… Я, правда, жалею, что заговорила об этом. Ну, кто знал, что вы так расстроитесь? Честное слово, человек был совсем плохой!

Смех и грех, право. Я овладел собой. Тому, кто уж пятый десяток лет живет в этом мире, в этом несчастном бедламе, давно бы пора не вскидываться, как пугливая барышня, даже при самых безумных известиях. К тому же наверняка это дурацкое вранье и только. Ах нет, «Марина слишком горда, чтобы лгать»… И лицо у нее такое серьезное, сосредоточенное… вот дьявольщина!

— Это был мальчишка. Сын одной медсестры в нашей больнице. Я в детстве все больше дружила с детьми больничного персонала. Так получалось, все же рядом жили, при больнице. Папа был главный врач, и ко мне… ко мне все очень хорошо относились. А я не понимала, что это из-за папы. Я была до невозможности добрая. Теперь не подумаешь, правда? Ну вот, а в детстве я была еще во сто раз хуже мамы. Всех жалела, всем лезла помогать… Смешно! Ну, как вам объяснить? Даже когда мне сказали, что в подвале водомер, я забеспокоилась, что ему там плохо. Я думала, он не устройство, а мужик с бородой. Стала следить за подвальной дверью, а там замок и замок. Я возмутилась и папе говорю: «Почему никто не приходит кормить водомера? Зачем его под замком держат? Отоприте, водомер гулять хочет!»

— Хорошо. Но при чем здесь убийство?

Она омрачилась:

— Потом папа умер. Мне было только девять лет, но я его очень любила. Я его на всю жизнь люблю! Было очень плохо. И тут я еще заметила, что ко мне почти все изменились. Я перестала быть дочкой главного врача, понимаете?

— Пожалуй. Дальше?

— И эти дети… ну, друзья, которые еще недавно вроде бы души во мне не чаяли, стали меня обижать и дразнить. Я не сразу поняла. Думала, какое-то недоразумение или кто-то на меня наговорил. Я еще разобраться пыталась, все как-то исправить. Но тот мальчишка мне все объяснил. «Теперь ты ничто, — так он сказал. — И теперь ты увидишь…» Какое у него при этом было лицо, как он торжествовал… нет, не расскажешь!

— Постой. Ты уверена, что ничем его раньше не обидела? Ведь им приходилось заискивать перед дочкой начальника. Это ужасно, ты сама представь. А родители их, наверное, заставляли, я ведь слышал, что твоего отца в больнице боялись, он был очень суров…

Она задумалась, потом решительно помотала головой:

— Нет, я не обижала. Я же говорю, я была тогда совсем не то, что теперь. Сущий кролик! А папа тут ни при чем. Он подхалимства не выносил. Кто им виноват, если они такие рабы? Но главное, тот мальчишка… он всех против меня настроил. Как он надо мной издевался! Он старше на год, а я тогда еще не умела драться… Никому не смогу рассказать, как он меня страшно унижал. Но зато…

Увы, это не розыгрыш. Куда там! Глаза у нее сделались почти черными. Господи, она действительно могла… Ребенок, и с такой удивительной душой… неужели это с ней случилось?

— Потом мы переехали сюда жить постоянно. Я стала другой. Теперь я все умею. И драться, и козлят резать, и дрова рубить. Я крепкая. Во всей Покатиловке среди мальчишек сильней меня найдется три… ну, четыре. И вот однажды позапрошлой осенью мне захотелось побродить по старым местам. Я не собиралась его искать…

— В позапрошлом году? Тебе было двенадцать?

— Да. Но я уже была очень сильной. Мы встретились. Он тоже был один. Там место такое… ну, довольно пустынное, кладбище рядом… Он скоро упал. Я никогда не бью лежачего, это был первый и последний случай. Когда я уходила, он больше не шевелился. Не знаю… Если он умер, мне совсем не жаль! — Она вскинула голову с отчаянным вызовом. — Я снова могла бы поступить так же!