— Пожалуйста, стейк… и бокал красного вина, — выговорила я по-французски, все-таки освободив подпухшие веки от солнцезащитных очков.
— Какую вы желаете прожарку? — уточнил молодой швейцарец.
— Любую. На ваше усмотрение. И вино на ваше усмотрение.
Официант быстро сообразил, что степень прожарки волнует меня меньше всего на свете, и через несколько минут появился с бокалом красного на подносе.
— Если что, у нас есть напитки покрепче.
Парень робко улыбнулся, ожидая непредсказуемой ответной реакции.
— Спасибо, но все не так плохо, — ответила я грустной улыбкой.
«Все не так плохо… Просто откровенно паршиво», — подумалось мне.
Снег за окном продолжал кутить, резвиться и танцевать. Я периодически переводила взгляд на распластавшийся на тарелке кусок аргентинского мяса, которое издевательски пахло прямо перед носом и призывало взять в руки вилку и нож с заостренными на краях зубчиками. Откинувшись на мягкую спинку, я обхватила пальцами прохладную ножку бокала и наклонила его под углом, засмотревшись на растекающееся по прозрачной сфере вино. Я чувствовала затылком чей-то пронзительный взгляд, пребывая в полной уверенности, что сейчас ко мне подойдет мальчик-официант, чтобы спросить, все ли в порядке с говядиной.
— Mademoiselle, — прозвучал за спиной мужской бас.
Безусловно, для французской части Швейцарии такое обращение не являлось чем-то особенным, но мне показалось, что вернулся садист-линчеватель, который пару месяцев назад поочередно удалил все мои органы. Медленно повернув голову, я увидела невысокого человека в идеально сидевшем классическом черном костюме. Я узнала его сразу, без секундного промедления. Мы встречались с ним раньше, здесь же, в этом самом месте, когда он передавал Дженнаро какой-то конверт, называя его совсем другим именем.
— Oui… — Меня бил такой озноб, что французское «да» показалось немыслимо сложным для произношения.
— Это для вас. — Он положил на стол маленький ключик. — Камера хранения в противоположном конце терминала. Всего доброго.
Не тратя времени на благодарности, я схватила металлический ключ и подорвалась со стула. Забыв о вещах, сумке, паспорте, чемодане и французской грамматике, я пронеслась мимо барной стойки, бросив официанту невнятное «Je serais bientot de retour»[113]. Я бежала. Я бежала так быстро, насколько могла. Задыхаясь, пролетая через толпы разношерстных пассажиров, вереницу ресторанов и монобрэндовых магазинов… я бежала. Вся моя жизнь превратилась в крохотный предмет, который я сдавливала во вспотевшей ладони. Волосы растрепались и падали на глаза, бесформенная футболка слетела с плеча, касаясь еще не успевшей зажить татуировки, а все мои мысли, прочитанные книги, люди вокруг, взлетающие и падающие самолеты, все благополучие Швейцарии, все беды земного шара — все, абсолютно все в этом мире свелось к числу «38» и шкафчику, напоминающему по виду банковскую ячейку. Я врезалась в мужчину, который выходил из душевой, расположенной вплотную с металлическими камерами. Он улыбнулся, услышав мое беглое «Pardon», и пошел своей дорогой. А я — своей. Цифры, цифры, цифры, бесчисленное множество цифр. Тридцать восемь. Еле уняв дрожь в руках, я вставила ключ в замок и провернула по часовой стрелке. Дверца распахнулась, открыв мне дорогу к содержимому глубокого ящика. Запустив в темноту руку, я наткнулась на тубус и бумажный конверт. Пожалуйста, возьми себя в руки. Успокойся. Успокойся. Успокойся. Сначала посмотри, что в тубусе. Затем распечатай конверт. Словно открывая термос, я резко крутанула крышку и нащупала приятный на ощупь холст. Это ощущение нельзя было перепутать ни с чем. Ощущение, когда твои пальцы касаются шедевра мирового искусства. Конверт… Дыши. Просто открой конверт. Не плачь. Умоляю, не плачь. Просто открой его.
Внутри лежал свернутый листик плотной бумаги, на которой размашистым почерком было написано: «Я до сих пор не знаю, у кого из нас оригинал. Но знает Вельтракки. До встречи, мадемуазель».
Мы застыли посреди «L’aeroport de Geneve». Я и «Голубь с зеленым горошком».
