Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [55]
В этом у нее имелся знаменитый предшественник. Еще в 1789 году английский философ-моралист Иеремия Бентам писал, рассуждая о рабах на плантациях: «Черный цвет кожи не может быть оправданием того, что человек всецело предается в руки мучителям». Далее философ размышлял, что однажды может настать и такой день, когда и животные получат права, равные человеческим, – не на том основании, что они тоже говорят или мыслят, а на том, что они тоже страдают[320]. В 1970-х эту мысль Бентама вспомнили зоозащитники, в частности австралийский философ Питер Сингер, сравнивавший борьбу за права цветных и распространение (остро необходимое, как это он видел) гражданских прав и свобод на животных. Ученые-экспериментаторы, утверждал Сингер, попирают принцип равенства «не меньше расистов»[321]. Ущемление иных биологических видов он называл термином «специсизм» (от латинского слова species – биологический вид).
Робертс не использовала терминологию Сингера, но презирала Уайта за его обхождение с беззащитными «невинными тварями». Она не просто порицала его взгляды – она подчеркивала, что опыты на животных ставят под вопрос саму суть гуманизма: «Бесчисленные останки искалеченных животных, которых Уайт держал живыми в своих лабораториях, сделали этот мир гораздо менее уютным и добрым для всех его обитателей»[322].
Как и было условлено, Робертс прислала Уайту свое эссе до публикации, чтобы он мог обдумать ответ. Вероятно, он отложил эту работу на вечерние часы в домашнем кабинете: жена и дети уже давно спят, тихо играет классическая музыка. Кливлендская весна неохотно уступает лету; пустырь по соседству просох и вновь стал бейсбольной площадкой, и через месяц Уайт, как всегда, повезет детей в отпуск, на озеро. Бобби уже 15, скоро начнет водить, Крис не сильно отстает; малютка Рут начала ходить, и скоро ей перестанут надевать подгузники. Возможно, принимаясь за чтение, Уайт ожидал, что Робертс обрушится на его исследования в манере Фаллачи, горестно описывая детские ручонки макак и их невинные души. Вряд ли он рассчитывал, что она возьмется развенчивать его веру, – и, скорее всего, не догадывался, что предводительница зоозащитников ухватится за расовый аспект пересадки органов. Но Уайт не даст загнать себя в угол – уж точно не в печати. Он даст выверенный ответ, который удивит многих.
Вокруг Уайта на полках и на полу – привычные стопки книг. Не только научных: здесь и фантастика, и классика. Он тянется за любимыми греческими мифами и решает назвать свой ответ так – «Антививисекционизм: неуступчивая Гидра». Многоглавая чудовищная Гидра, змееподобное чудовище, жила в озере Лерна у города Аргоса. И без того ужасающая, она обладала чудесной силой – способностью к регенерации. Если ей отсекали одну из голов, на месте отрубленной тут же вырастали две новых. Именно с этим монстром Уайт сравнивал движение антививисекционистов: раз за разом наука доказывает, что «облегчение человеческих страданий оправдывает жертвоприношение низших животных», но, как только где-то удается остановить кампанию против опытов с животными, она всякий раз начинается в другом месте с еще большим ожесточением[323].
В глазах Роберта Уайта люди, стремящиеся положить конец опытам на животных, не отличались от тех, кто выступает против прививок и открывает дорогу новым эпидемиям, прикрываясь патетикой и подтасованными данными. «Антипрививочники» распространяли свои идеи, одурачивая неосведомленных людей и вербуя среди них сторонников, которые будут верить учению и служить ему. Общество рискует, продолжал Уайт, потерять с таким трудом завоеванные достижения в профилактике болезней и в хирургии. Лоббисты уже пытались повлиять на законодателей: они хотели, чтобы конгресс США ограничил свободу ученых в проведении исследований. «Общество, как это ни трагично, не понимает, – писал Уайт, – что антививисекционисты упорно препятствуют развитию медицины»
