Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [49]

Но Роберт Уайт считал иначе: общественность можно убедить в том, что жизнь начинается и заканчивается в мозге, просто нужно правильно донести эту информацию. Уайт не входил в Гарвардскую комиссию, но, как Бичер и Мюррей, полагал, что смерть мозга означает смерть человека как таковую – и, значит, объективно разделить жизнь и смерть может энцефалограмма. Но нельзя было забывать и о моральной стороне дела. Кроме того, для Уайта в списке Шваба не хватало одного важного пункта: Шваб не упомянул церковь. Констатировать смерть человека – значит констатировать, что его душа отлетела; констатировать смерть мозга означает, в отсутствие нового определения, что его душа пребывает исключительно в сером веществе. Чтобы двигаться дальше в деле пересадки человеческой головы, Уайту нужно убедить приверженцев католической веры, которую он и сам исповедует, что именно активность мозга, а не сердцебиение и не дыхание определяет начало и конец жизни. Он и сам, будучи католиком, нуждается в одобрении святой церкви и жаждет его, но ему еще важнее, чтобы церковь возвестила новую истину о душе и теле своей пастве и всему миру.

В начале марта 1968 года, пока Мюррей и Бичер заседали в Гарвардской комиссии, Уайт отправился в Католический университет Америки в Вашингтоне. Он приехал для большого интервью журналу The Sign, общенациональному католическому изданию. Это было между выходом статьи Фаллачи в Look и первой успешной пересадкой головы, выполненной Уайтом, – то есть еще до того, как он обнародовал свои планы трансплантации человеческого мозга. Однако тема обсуждалась крайне острая: этична ли пересадка органов вообще?

Расположившись в удобном кресле под картинами современных художников, Уайт ведет беседу со знаменитым теологом-моралистом Чарльзом Карраном. «Отец мой, – начинает он почтительно, – я оказался со всех сторон окружен вопросами, порожденными новыми открытиями в медицине. Надеюсь, у вас я получу хотя бы некоторые ответы»[266]. Карран отметает показное смирение доктора. Он не эксперт в области медицинской этики, да и в любом случае Уайт разбирается в этой теме гораздо лучше. Карран при этом не работает на The Sign, хотя в журнальную статью войдут фрагменты их беседы. Карран представлял собой довольно противоречивую фигуру. Моложавый, с приятным открытым лицом и аккуратно уложенными волосами, он публично не соглашался с воззрениями церкви на контрацепцию (церковь, в отличие от него, осуждала применение контрацептивов). Из-за этого Карран несколькими месяцами раньше лишился должности – и был восстановлен только после забастовки студентов и преподавателей. Позже он выступит за однополые браки, и Ватикан объявит его недостойным преподавать теологию: Каррана вынудят покинуть Католический университет, и он отправится искать пристанища в Техас, в Южный методистский университет[267]. Карран с улыбкой заверяет Уайта, что у него вряд ли найдутся ответы на животрепещущие вопросы о пересадке органов.

«Что ж, позвольте тогда мне попытаться объяснить», – со смехом парирует Уайт[268]. Он заводит рассказ о самой успешной операции по пересадке органов, которую лично видел в клинике Бригама. Допустимо ли, с точки зрения церкви, пересаживать почку? Карран соглашается, что отдать почку брату – это истинно христианское жертвенное деяние. Но Уайт продолжает: что, если удаление почки убило бы донора? Например, у него откажет вторая. Нет ли тут греха? Нет, заверяет его Карран, тут никто не виновен. Уайт откидывается в кресле, попыхивая трубкой. «Тогда сделаем следующий шаг, – продолжает он. – Возьмем операцию, выполненную доктором Барнардом»[269].

О Барнарде вновь писали газеты: в январе предыдущего года он провел новую пересадку сердца, еще более скандальную. На этот раз он пересадил сердце чернокожего донора по имени Клайв Хаупт белому пациенту, дантисту Филипу Блайбергу. В ЮАР эпохи апартеида, где еще торжествовала расовая сегрегация, а черное население повсеместно притесняли, пресса буквально вцепилась в эту историю: газетчики интересовались, не тревожит ли Блайберга, что у него теперь «цветное сердце». Из-за границы еще более крамольную мысль подбросил журнал Ebony: сердце Хаупта теперь сможет попасть в запретные для цветных места, куда не было хода его телу[270]. Но разногласия, охватившие мировое медицинское сообщество, касались не цвета кожи донора, а сокращений его сердечной мышцы.

1 января 1968 года у 24-летнего Хаупта во время купания произошло субарахноидальное кровоизлияние. В тот же день Барнард и его команда трансплантологов предложили лечащему врачу Хаупта, Реймонду Хоффенбергу, объявить того «мертвым» и разрешить пересадку его сердца другому пациенту. Однако Хоффенберг, как и многие другие медики того времени, опасался констатировать смерть, пока у пациента есть пульс. Он отказался санкционировать изъятие сердца «у человека, который еще подает признаки жизни»[271]. А Барнард в свою очередь боялся: если дожидаться, пока организм Хаупта ослабеет настолько, чтобы пациента признали абсолютно мертвым, сердце станет непригодным для пересадки.