Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [18]
Приверженность Роберта Уайта католицизму стала еще глубже, занятия наукой не привели его ни к какому кризису веры. Скорее наоборот: операционная стала для него своего рода святыней, местом поклонения, где отпущенный Богом талант исполнял заповеданное Богом предназначение[83]. Разве он не избран? Разве он не дал согласие под сенью тех синтоистских святилищ посвятить жизнь спасению других жизней? Сердца и почки не могут сравниться с хитросплетениями нервной системы: погружая скальпель в мозг, признавал Уайт, «я проходил в миллиметре от того места, где это значило бы верную смерть»[84]. Может, это игра во Всевышнего – но она и ведется для Всевышнего.
И, возможно, этим объясняется его характерное поведение в операционной. Коллеги-хирурги описывали Уайта как «олицетворенное спокойствие» и отмечали его убийственную серьезность. Он никогда не сбивается. Даже в тот момент, когда игла оброненного кем-то шприца, пробив ботинок, вонзилась ему в ногу, Уайт лишь заметил: «Постарайтесь не убить главного хирурга» – и, даже не выдернув иглу, продолжил работать, осторожно удаляя опухоль в мозге пациента через небольшое отверстие в черепе[85]. Перед умывальником в операционной все иные заботы для Уайта улетучиваются. Их заменяет нечто более глубокое – и более великое. А именно – внутренняя радость, радость делать то, для чего он рожден. Оперировать мозг, экспериментировать с ним во всей его сложности – это приносит Уайту невиданный восторг.
Днем Уайт оперирует в травматологии и выполняет обязанности научного сотрудника в университетской физиологической лаборатории. Здесь можно продолжать опыты с собаками для диссертации – а писать ее он садится иной раз глубоко за полночь. В перерывах Уайт пытается быть хорошим отцом. Они с Патрисией принялись строить семью вскоре по приезде в Рочестер: в июле 1956-го родился Роберт-третий, в январе 1958-го – Крис, а к лету 1959-го Патрисия ждала третьего ребенка. Работы по дому было невпроворот. Операции, наука, семья – Уайт метался между диссертацией, армией пациентов и водоворотом домашней жизни, а на сон оставались считаные часы. Эта привычка останется с ним навсегда. Теперь у них с Демиховым была по крайней мере одна общая черта.
Дебют Демихова в Life заставил Уайта вспомнить оторопь от пленки с двухголовым Цербером. Вот человек, который тоже гонится за… мозгом. Уайт уже третий или четвертый год раздумывает: а нельзя ли сохранить и поддерживать человеческую личность в виде одного лишь мозга – после полной потери тела?[86] Такая мысль пришла к нему после той нечеткой пленки, самой первой; теперь же, после обстоятельной статьи с настоящими фотографиями, не оставалось никаких сомнений в существовании двухголовых собак Демихова. Дома Уайт обсуждает перспективы с Патрисией, бывшей неврологической медсестрой. «Я знаю, что это реально», – думает он. Гонка началась.
Диссертация Уайта была посвящена отнюдь не пришиванию вторых голов. Напротив, он сосредоточился на изучении полушарий – вернее, последствий удаления одного полушария мозга у животных. Гемисферэктомия, как принято называть такую операцию, время от времени проводилась и на людях, начиная с 1928 года, и, как правило, в исключительных случаях – при раке или для лечения особенно жестокой эпилепсии. (Первую операцию сделал Уолтер Дэнди из клиники Джонса Хопкинса: удаление мультиформной глиобластомы, агрессивной опухоли из глиальных клеток мозга.) Результаты бывали самыми разными: случалось, пациент выздоравливал полностью, а иногда операция вызывала необычные расстройства – чаще всего потерю речи или частичный паралич. Даже сейчас мы не до конца понимаем, почему такое происходит, хотя, судя по всему, многое зависит от нейропластичности (способности мозга к адаптации) и от возраста пациента (чем моложе пациент, тем лучше). В ряде случаев – обычно для прекращения эпилептических припадков, не поддающихся медикаментозной терапии, – вместо удаления одного полушария просто перерезали межполушарные соединения. Показатели восстановления при таком методе вроде бы растут, а пациенты чувствуют лишь незначительный дискомфорт… и все же в отдельных случаях наблюдалась странная симптоматикa, включая так называемый синдром чужой руки, при котором кисть или вся рука (обычно левая) как будто действует по собственной воле и, случается, хлещет и душит «хозяина»[87]. Иначе говоря, мозг загадочен и полон чудес (порой жутковатых), а мы так мало знаем о нем. И сколько вообще мозга необходимо человеку? – спрашивал себя Уайт.
В лаборатории они с коллегами удаляли полушария мозга кроликам, потом собакам: то левое, то правое. В большинстве случаев животные, придя в себя, почти не меняли поведение – не считая небольших остаточных двигательных затруднений – и жили более или менее нормальной жизнью с оставшейся половиной мозга. Казалось, искра сознания всякий раз перемещалась в сохранившееся полушарие. Однако клиника Мэйо – это еще и травматологическая больница, а специальность Уайта – нейрохирургия. Раз за разом он наблюдал, как молодые жертвы несчастных случаев с пробитым или раздробленным черепом впадали в кому, из которой уже не выходили. Но если можно жить и без половины мозга, чем объясняется столь печальный исход?
