Голова - [15]

Пока Терра давал самое фантастическое объяснение, почему он сегодня днем был так одет, Мангольф заметил, что они снова находятся неподалеку от ярмарочной площади.

— Устал до смерти, а нигде ни одного экипажа, веди меня к себе ночевать.

Терра воспротивился, ссылаясь на причины, которые были отнюдь не убедительны. Мангольф сделал вид, что отправляется через весь город домой. На самом деле он переждал в воротах дома напротив, пока у Терра не погас свет, потом перешел через дорогу, позвонил в дверь и переночевал в тех же меблированных комнатах, а наутро призвал Куршмида.

— Милый мой Куршмид, тут что-то неладно, меня водят за нос. Я бы не стал говорить, но ваше участие вчера вечером, по-видимому, было искренним. Фотографический аппарат при вас?

Когда Терра выходил из дому, он был одет по-вчерашнему. Они последовали за ним. Так и есть — он направился к ярмарочной площади. Мангольф, во власти самых невероятных догадок, не произнес ни слова. Позади большой сверкающей и грохочущей карусели, словно померкшая от ее великолепия, вертелась вторая карусель, поменьше. Они ее раньше не замечали, даже музыка ее тонула в реве большой. Туда-то на ходу вспрыгнул Терра, снова спрыгнул внутри, поговорил с оборванным мальчуганом, державшим тарелку для монет, и стал на его место.

Карусель остановилась, мальчик отправился зазывать глазеющих детей, Терра приглашал девушек. Когда все участники заплатили, он завел убогий музыкальный ящик, и дощатая, пестро размалеванная химера снова начала свой бег. Ребятишки в тряской почтовой карете совершали увлекательное путешествие, малыш на белом коне мнил себя генералом, а девушки, которых несли золоченые санки, жили в такой же призрачной действительности, хоть руки любовников стискивали их талии вполне реально. За всем этим наблюдал Терра, стоя посередине и, так сказать, оделяя мимолетным счастьем бедных людей, которые, впрочем, были не особенно покладисты; но здесь он, дьявольски усмехаясь, вертел ими по своему произволу.

Он улыбался с иронией, близкой к безумию. Мангольф и Куршмид невольно подвинулись друг к другу. Но вслед за тем Терра принял отеческий вид, добродушно провожая глазами грезу, уносившую его детей, и, наконец, когда карусель замедлила ход, оказался обыкновенным сторожем, исполняющим свои обязанности, мешковатым, жалким и деловитым.

Карусель остановилась, музыка смолкла, и Мангольф услышал подле себя щелканье фотографического аппарата.

— Поймали его на пластинку?

— И его и все его предприятие.

— Тогда пойдем.

Но тут сквозь толпу пробилась девушка в мишурной юбочке. Клетчатый плащ покрывал сегодня юбочку; к старому плащу совсем не подходили пышные рыжие волосы и напудренное лицо. Она решительно прыгнула на карусель; внутри Терра по-рыцарски помог ей сойти. Он оставил мальчика собирать плату, а сам ввел девушку в разукрашенную пестрыми флажками будку из досок и парусины посреди карусели. Так как он прикрыл дверь, Куршмид сказал:

— Давайте заглянем в окно. Влезем на слона!

Они уселись и уже начали вертеться, как вдруг — резкий толчок позади, крики — и что-то ударилось о карусель: это были двое силачей, которые выбежали из своего балагана как были, в трико. Один не пускал другого наверх. Тем временем карусель набрала полную скорость, их отшвырнуло, и они ушли, осыпая друг друга ругательствами.

В будке отсчитывались деньги. Руки двигались по столу. Пролетая мимо, можно было лишь частично уловить их движения. Какая рука давала, какая брала? Однако для Куршмида сомнений не было.

— Он получает деньги от девушки, — возмущенно сказал он. — Этого я как-никак от него не ожидал.

Мангольф ничего не ответил.

— А теперь ступайте! — приказал он актеру, едва они остановились; и Куршмид разочарованно, но покорно убрался прочь.

Из будки вышла девушка, одна рука ее задержалась у него, внутри балагана, быть может, у его губ, быть может, вокруг его шеи. Но сама она уже глядела в другую сторону, лицо ее выражало и сладострастие недавних объятий и страх разлуки. Она прижала зацелованную руку к себе, к своей груди, и пошла прочь, в пустоту. Но за ближайшим углом ее ждал один из силачей, желтолицый человек, который в состоянии покоя, в обвисшем трико, казался уже не сильным, а больным. Он заботливо встретил ее и повел дальше, робко оправдываясь.

— Ты разоблачен, — вторгаясь, объявил Мангольф.

— Кто это сказал? — почти одновременно крикнул ему навстречу Терра. Он очень покраснел, схватил папиросу и судорожно затянулся. Так же внезапно он снова пришел в равновесие. — Присаживайся, милый Вольф! — указал он на ящик, а затем: — Твоя испытанная проницательность не позволяет тебе ни минуты сомневаться в смысле и сути моего общественного положения. Водить людей, как им привычно, по замкнутому кругу; тормошить их, опьянять, одурманивать, отбирать у них деньги и посылать их к черту. Сделай для них в качестве государственного деятеля больше, если сумеешь! Или, по-твоему, я фантазер?

— Сделаю, и даже с меньшими усилиями, — сказал Мангольф, опустив уголки рта. — К чему ты клонишь свою мрачную комедию?

— С первых же моих шагов жизнь наказала меня за то, что я принимал ее всерьез. Да сохранит меня бог, по благости своей, от того, чтобы я еще когда-нибудь попался на ее приманку.