Голова античной богини - [2]
— Граф Суворов Рымникский и его железная гвардия! — кричал он. — Тяжело в учении — легко в бою!
Суворовым он называл бабушку из-за короткой седой косички.
Видно, он давно уже пожал свой характер. И ничего тут не поделаешь.
— В тропических водах водится рыба-скат, называется рохля, ей лень шевелиться, даже когда её хватают за хвост, — говорила бабушка специальным «воспитательским» голосом.
Но неповоротливым рохлей папу никак не назовёшь, да и маму — тоже (очень похожие они пожали себе характеры), потому что оба были археологами и перекопали столько земли, сколько и не снилось молодому бульдозеру до капитального ремонта, как говорил папа.
А теперь они увлекались подводной археологией, и Витя думала, что не позавидуешь тому, кто попытался бы их, бесхвостых, поймать за ласты.
Папа был здоровенный, а мама ему под стать, только потоньше и на полголовы ниже.
— Богатство, доставшееся без труда, не ценят, — говорила бабушка, намекая на папину силу, — и поставь нас немедленно на пол, мы ещё не закончили комплекс.
— Так уж и без труда! Так уж и даром! — смеялся папа и показывал ладонь с небольшую лопату величиной, всю в желтоватых, ороговевших мозолях.
Мама всё ещё делала вид, что она спит, но ресницы её уже вздрагивали — и наконец она не выдерживала и тоже начинала хохотать, а потом прямо в пижаме садилась на коврик, немыслимо переплетала ноги и отжималась на руках — делала так называемый лотос, который могут только йоги.
А уж этого не умел никто — ни папа, ни Витя, ни упорная бабушка, хоть Витя дважды подглядела, как та старалась научиться этому, когда думала, что её никто не видит.
Мама оглядывала всех спокойными, вытянутыми к вискам, «византийскими», как говорил папа, глазами и спрашивала:
— Ну что, слабаки? Расти вам ещё надо, стараться, милые, работать над собой не покладая рук.
Она снова забиралась в тёплую постель и мгновенно засыпала. Это у неё такая экспедиционная привычка. И тогда все, пристыженные, ходили на цыпочках, и только непередаваемый, тёплый и уютный запах свежесваренного кофе будил её безошибочно, Она пристрастилась к кофе в далёкой стране Колумбии, где раскапывала какую-то допотопную цивилизацию вместе с археологами многих стран.
Приятели до сих пор присылали ей оттуда какие-то особые зелёные бобы. Она сама их жарила и молола. А когда заваривала на свой лад, не всякий мог этот кофе пить. А папа утверждал, что если дать его хлебнуть безрогому телёнку, то у него вырастут метровые рога, и самые храбрые торреро в ужасе разбегутся при виде рогатого зверя.
Все вместе шли на кухню пить кофе. Вите тоже доставалось несколько капель в чашку с молоком.
Когда она была совсем маленькой и всё принимала всерьёз, то частенько украдкой щупала голову — не растёт ли чего? Ах, какие это были выходные дни, какие они были!
И, наверное, всю жизнь при запахе кофе будут вспоминаться Вите уют, надёжность жизни, веселье и доброта.
А потом… потом начались тёти няни. За год их сменилось три.
Мама и папа допоздна задерживались на работе, у них были частые командировки, и все стенды «Ленгорсправки» обклеивались мамой объявлениями с умоляющими призывами о помощи.
Витя с родителями жила в самом центре, центрее уж не бывает — на Невском проспекте. Тётя няня должна была встречать Витю из школы, переводить через кишащие автомобилями, троллейбусами, автобусами и трамваями Литейный и Невский проспекты, провожать домой (Витю возмущало это недоверие к её самостоятельности), кормить обедом, отводить в бассейн и приводить обратно. Теперь мама и папа не могли ездить в командировки вместе, потому что бабушку не умела заменить ни одна тётя няня.
Первой была очень милая, очень добрая и очень болезненная старушка, которой просто не под силу было забираться на четвёртый этаж. Все очень привязались к ней, она тоже, но выдержала только полтора месяца.
Вторая — высоченная костлявая женщина, вся в чёрном, с усами и большим позеленевшим нательным крестом. Она ушла через неделю с громкими проклятиями.
Однажды, убирая папин закуток, гордо именуемый кабинетом, она наткнулась в книжном шкафу на окаменелый череп. Нянька дико завизжала.
— Антихристы! Сатаны! — кричала она и потрясала рукой. — Гробокопатели! Осквернители могил! Чур меня, чур! Ноги моей в страшном этом доме не будет!
И, к восторгу Вити, удалилась, так грохнув дверью, что висевший на стене щит времён Владимира Красно Солнышко сорвался с гвоздя и с кастрюльным звоном долго катался по прихожей.
А когда снизу пришёл разъярённый сосед — инспектор Госстраха Черногуз-Брудастов, — то застал папу, сидящего от хохота на полу, горько плачущую маму и Витю, деловито вешающую щит на место.
Третья нянька писала рассказы. К тому же она вела обширнейшую переписку с писателями. Правда, от каждого из них она получала не больше одного письма. Но писателей, как оказалось, существовало бесчисленное множество, и большинство из них были добросовестные люди.
Нянька очень сильно хромала, ей исполнилось семьдесят четыре года, в её коллекции имелось по письму от Короленко и Горького, и ещё она обожала сладкое вино портвейн. Когда она занималась творчеством, всё в доме замирало, ходить даже на цыпочках считалось кощунством. Писала она исключительно про несчастную любовь и только за папиным столом. Он ей нравился больше других. За ним она чувствовала неиссякаемое вдохновение.
