Голосую за любовь - [112]

Если Нэд, равно как и ему подобные, считал, что ему известно о жизни буквально «все», пятидесятилетний Виктор знал ровно столько, сколько дано человеку знать. Он понимал, что, по сути, все в этой жизни суета сует и что этот верный постулат как ничто иное укрепляет человеческую веру в то, что его призвание — в самом процессе жизни, влиянии на ход событий, раздумьях о бытии и земных радостях. Виктор Знал, что все на свете можно признать заблуждением или отнести к разряду подвигов, над всем можно посмеяться или принять с восторгом. Более того, он знал, что человеку, в сущности, мила воображаемая жизнь, а не та, в которой, взяв солонку, надо поставить ее на место. И все действительно стоящее творит в искусстве как раз воображение. «Мечты создали нас, и мы живем мечтою». Так оно и есть, но все его умствования сейчас не помогут. Небеса не разверзлись. Ему недоступно таинство, рождающее через слово мир вечных истин. Сколько раз уже писали об одном и том же, о жизни, протекающей от восхода солнца до восхода луны. Но подлинная литература всегда вызывает ощущение новизны.

Виктор в отчаянии хватался за голову. Что же ему мешает? Отказ души трудиться? Или с творчеством покончено? Только не это, нет! «Сошли бы мы с ума, когда б мы не играли», — говорит Кин в конце своего знаменитого монолога, обращенного к мисс Тон. «Сошли бы мы с ума, когда б мы не писали», — может сказать каждый, творящий по зову души.

II

Мори приехала в родной город утром, через день после сцены с мужем. Здесь было не так жарко, с окрестных гор струилась прохлада, и казалось, асфальт покрывает роса. Пока ехала в поезде, Мори думала, что дома она обретет умиротворение и покой. Однако случилось иначе. Многое ее раздражало. Больше года Мори не была в своем городе, но здесь почти ничего не изменилось. Покосившийся ларек на станции стоял так же криво, как и год назад. Для тех, кому не дает покоя мысль о быстротечности жизни, лучшее успокоение в том, чтобы отмечать следы времени во всем, что их окружает. Время! Оно было и осталось для Мори ее роком. То самое время, лучшая часть которого, молодость, прошла в познании простых вещей. Сколько букв в азбуке, почему люди смеются, а животные — нет, когда родился Александр Македонский…

Встреча с родителями вызвала у нее противоречивые чувства. Отцу она обрадовалась, мать же нагоняла на нее тоску, хотя, как ей думалось, должно было быть наоборот. С тех пор как Мори поняла, что для того, чтобы написать что-нибудь стоящее, знать грамоту — не самое главное, а что же это главное — никому не известно, она считала своего отца мучеником. Сейчас он был грустен, наверняка из-за нового романа. В любви и искусстве невозможно скрыть правду. Значит, ему не пишется. А мать принялась расспрашивать, не член ли она какого-нибудь женского общества и часто ли ходит на политинформации. Мори рассмеялась. Как ни странно, мать читала подряд всю отечественную периодику и с таким рвением занималась общественной работой, что не успевала делать ничего по дому. Квартира была запущенной. Да и Виктор выглядел неухоженным. Но это печальное зрелище вызывало у Мори только смех. И она смеялась, смеялась…

— Si vous desirez, monsieur, je sortirai…[16]

С этими словами обратилась к Тони двадцатичетырехлетняя поэтесса Душка, растянувшись на его диване. Она была хорошенькой, но недалекой, неуравновешенной особой и часто сама страдала от своего характера. Душка слыла «небескорыстной», над чем сама порой посмеивалась, но чаще горячо это оспаривала, вызывая тем самым серьезные подозрения. От нее исходила тоска, как от всех, считающих, что они лишены каких бы то ни было недостатков.

Тони внимательно ее разглядывал. Душка нашла дорогу к его сердцу на восьмой день после отъезда Мори. И спала с ним вот уже четвертую ночь подряд. Пока еще она ни под каким предлогом не просила у него денег. И даже делала вид, что серьезно увлечена им, хотя знала, что это может для нее весьма плохо кончиться, ведь он, как известно, женат и, кроме того, наверняка, как и прочие, подозревает ее во всех смертных грехах. Но в данном случае она не хотела оправдываться и на все, буквально на все была согласна, лишь бы он был с ней. Даже на унижение. «Si vous desirez, monsieur…»

Тони устало пожал плечами. Да, это была смешная и отвратительная игра. Поэтесса своего не упустит и заставит заботиться о себе, как о возлюбленной, а ни в коем случае не как о содержанке. Женщины типа Душки точно знают, как и у кого можно выудить деньги. Но откуда им все известно и как удается в этом преуспеть? Подчас у них даже нет, как говорится, в этом особой нужды — материально они обеспечены. Что же движет ими? Должно быть, это один из способов самоутверждения и возможность добиться, чтобы тебя воспринимали всерьез.

Кое-что о Душке было Тони известно. Она из обеспеченной семьи, отец у нее врач, мать — преподаватель французского и немецкого языков. Душка уже бог знает сколько лет училась на юридическом факультете и писала стихи. Несколько стихотворений она прочла ему якобы в искреннем порыве, что, впрочем, ни к чему его не обязывало. В них было много крепких выражений, но она произносила их с абсолютно невинным видом, приглушенным голосом. У него просто голова шла кругом от общения с этой сомнительной особой и недавних ударов судьбы. Он хотел Мори, совершенно на нее не похожую, чистую Мори, отчаянно пытающуюся быть выше всего обыденного. Но Мори не хотела его. Никогда. Он это знал.