Голосуйте за Цезаря - [22]

Естественно, не обходилось без случаев коррупции, ведь «pablicanae» напрямую общались с консулами и губернаторами, — и что там между ними было?

Не это ли происходит в Британии, где компания «НМ Revenue and Costoms», то срастаясь, то объединяясь с государством, ворочает огромными суммами и навязывает свои правила игры? Отделаться от этой достославной компании не решилось ни одно правительство. Отчего бы не разрубить этот симбиоз? Наше преимущество перед Древним Римом в том, что мы могли бы увеличить количество «мытарей», тем самым создавая между ними конкуренцию; тем самым устраняя почву для злоупотреблений. Того же пытался добиться и император Август. У Августа не получилось. Лишь при Нероне право сборов налогов целиком перешло к государству.

Такой монополии особенно обрадовались бы в Северной Ирландии...

Об искусстве коррупции

Выше мы чуть-чуть затронули тему коррупции, но теперь поговорим подробнее, потому что тема эта стара, как мир. Сегодня мы относимся к коррупции гораздо строже, нежели древние греки и римляне. Древние вообще не относились к коррупции как к великому злу, а считали ее неким распределителем благ и денежных потоков по всей вертикали общества. Почему же тогда эта проблема стояла так остро?

Во-первых, в ту эпоху не было так называемого «большого бизнеса», т.е. фактического сращивания властей и монополистического капитала. Частник имел дело с частником. Например, недавно найденный в Египте документ датирован 33 годом до н.э. и подписан самой Клеопатрой. В нем она разрешает некоему Конидию Крассу вывозить пшеницу из Египта (Египет был хлебной житницей Древнего Рима), ввозить туда вино — все это беспошлинно, — а также жить в Египте, не платя никаких налогов. К слову сказать, этот Красс был одним из военачальников армии Марка Антония — любовника Клеопатры.

Налоговый фаворитизм, такой, как к Конидию Крассу, — прекрасное средство завоевать преданность всемогущих и влиятельных друзей, которые смогут помочь ей и ее стране в критический момент. Естественно, и сам Конидий оставался не внакладе.

Во-вторых, подарки и подношения служили в старину неким маслом, которым смазывали колеса и винтики механизма всякого рода отношений — межличностных, социальных, политических, коммерческих и даже межгосударственных. Всем памятны картины типа «Дары послов таких-то, поднесенные к ногам императора такого-то». Главное, что «дела шли, а интересы народа никак не страдали», как сказал один древнегреческий оратор.

В-третьих, в древности не принято было с предубеждением относиться к укладу, обычаям и морали народов других стран. Плиний Старший с восхищением и гордостью рассказывал о том, с какой мягкостью и терпимостью Рим «цивилизовал диких варваров»; а Александр Великий сокрушался, что однажды ему пришлось вмешаться в похоронный ритуал в чужой стране; но тогда и в голову не приходило сворачивать торговые отношения лишь из-за того, что кто-то «не так» думает или говорит. А что сейчас? Одни государства читают другим государствам лекции о «правах человека» (притеснение женщин и меньшинств, пытки и т.д.), что вызвало бы у древних бурю возмущения. «Традиции народа и есть его царь», — заметил древнегреческий историк Геродот, описывая разнообразные, подчас противоположные, обычаи различных народов. Древние греки и римляне гордились своим прошлым необыкновенно и считали устройство своих обществ примером для подражания (как, например, Перикл об Афинах). Однако это вовсе не мешало им подвергать себя суровой критике. Фукидид и Платон, например, критиковали афинскую демократию, а Тацит — древнеримскую имперскую систему.

Император дает сдачи

В эпоху Республики такие богатейшие династии, как Цезари, Крассы, Помпеи, боролись между собой не только силовыми методами (вспомним гражданские войны), но и кошельками, не жалея денег на заигрывание с народом. С упразднением республиканского строя, когда усыновленный наследник Цезаря Октавиан стал первым императором Августом, случилась важная перемена — сам император превратился в наиглавнейшего эргетиста, патрона и благодетеля. Не то чтобы богачи перестали заниматься благотворительностью — они более не смели с ее помощью преследовать свои политические цели. На этот счет, конечно, не было никаких указов или распоряжений, тем не менее никто уже не смел бросить вызов императору.

Древние римляне гордились стабильностью своей политической системы, и о переменах там не говорили — они складывались постепенно, определяясь самим ходом истории. Республика была упразднена, на императорском троне воцарился Октавиан Август, и, представьте себе, он не объявлял с сияющим лицом, что с его приходом грядут перемены и над империей встает заря новой эпохи. Первое, что заявил император — никаких перемен не будет, Сенат продолжает управлять страной и все в таком духе. Он сказал то, что простые римляне хотели от него услышать (поэт Энний выразился так: «Рим твердо стоит на фундаменте из вековых традиций и богатства его граждан»), хотя, конечно, с приходом новой, имперской, системы перемены были неизбежны.

Наши же политики, напротив, очень любят поговорить о «переменах». (Премьер Гордон Браун в своей первой речи на новом посту произнес это слово тридцать раз, но если о них так настойчиво говорят, значит, дела в стране идут из рук вон плохо.)