Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов - [54]

, Жураковским, архиепископом Василием Богдашевским (Киев), епископом Сергием Кулинским [ошибка; следует: Куминским] и др. ссыльными».

Сотрудники Украинского ГПУ Люшков и Карин добавляют интересную деталь: «К тому же нам было известно, что Михаил и Константин после разрыва ультраправославных с ними отзывались о Косткевиче как об “авантюристическом молокососе” (ему 27 лет)»[399].

Косткевича допросили снова. На этот раз он отказался от своих прежних показаний и заявил, что никаких поручений от митрополита Михаила и митрополита Константина о связи с заграницей он не получал и дал показания, чтобы «свалить всю вину на умершего Михаила»[400].

Помета Е. А. Тучкова на «Записке» гласит: «т. Полянскому. Над первой версией в показаниях Косткевича нужно еще поработать, несмотря на то что Косткевич отказался от этой версии. Возможно, что он и теперь крутит <…>[401]. Догадка была не лишена оснований, Г. А. Косткевич старался выйти из положения с минимальными потерями для себя и своих знакомых.

Однако, по-видимому, под сильным нажимом следователя он стал давать подробные признательные показания.

Показания архимандрита Ермогена (Голубева) и Г. А. Косткевича об участии митрополита Сергия в передаче документов за рубеж

Архимандрит Ермоген (Голубев) был сыном профессора Киевской духовной академии и Киевского университета св. Владимира, доктора церковной истории С. Т. Голубева. В 1919 г. окончил Киевскую духовную академию. В сентябре 1919 г. епископом Феодором (Поздеевским) был пострижен в монашество. Той же осенью Св. Патриарх Тихон направил молодого иеродиакона миссионером в Киево-Печерскую лавру. В 1921 г. (или 1920 г.) Патриарх рукоположил его во иеромонаха. В 1920–1921 гг. о. Ермоген назначен членом Духовного собора Киево-Печерской лавры. В 1923 г. возведен в сан архимандрита. Служил в Киево-Печерской лавре. В ночь на Великий четверг 1923 г. были арестованы все православные епископы, пребывавшие в Киеве – Димитрий (Вербицкий), Василий (Богдашевский), Алексий (Готовцев) и Назарий (Блинов), наместник лавры архимандрит Климент, архимандрит Ермоген и три священника, в том числе о. Анатолий Жураковский.

Архимандрит Ермоген и священник Анатолий Жураковский были отправлены в г. Краснококшайск (ныне Йошкар-Ола). Они поселились в одном доме и почти каждый день совершали богослужение. Там же они были ненадолго арестованы. В 1924 г. в ссылку к своим духовным отцам приехал Георгий, рассказал о новостях церковной жизни, о намечаемых церковных группировках, а также о том, что он состоит членом совета лаврской общины и привез им денег от нее[402].

В 1924 г. исповедники получили свободу. О. Ермоген был единодушно избран братией лавры наместником; избрание было утверждено митрополитом Сергием (Страгородским).

С Косткевичем о. Ермоген познакомился в 1921 или 1922 г. у священника Анатолия Жураковского. Косткевич на допросе 31 января 1931 г., который вел следователь Карин, говорил, что был тесно связан с двумя лицами: священником Анатолием Жураковским и архимандритом Ермогеном (Голубевым). И того и другого он считал своими духовниками. Он давал показания: «…общение с ними составляло “святая святых” моей души, и в особенности в пору 1922–24 гг., с ними же связаны и мои планы на всю мою дальнейшую жизнь»[403].

Выход июльской декларации поставил архимандрита Ермогена, как все духовенство Киева, перед выбором – принять этот документ или примкнуть к группе противников декларации, во главе которой стоял его друг священник Анатолий Жураковский. Вероятно, стремясь разобраться в ситуации, архимандрит присутствовал на первом собрании ленинградских противников июльской декларации в декабре 1927 г. на квартире протоиерея Феодора Андреева, где присутствовали епископ Димитрий (Любимов), протоиерей В. Верюжский и др. Присоединиться к оппозиционерам о. Ермоген отказался.

В собственноручных показаниях, хранящихся в следственном деле, он писал:

«Лично я до последнего времени не мог искренно принять декларацию м[итрополита] Сергия. Принял ее лишь внешне, ради сохранения церковного единства. Моими единомышленниками в этом вопросе были прот[оиерей] М. Едлинский и прот[оиерей] А. Глаголев. Мы поддерживали друг с другом связь и устанавливали общий взгляд на декларации м[итрополитов] Сергия и Михаила и на раскол священника Жураковского. Не принимая искренне декларации, особенно из-за смущающих верующих выражений, мы убеждали не производить из-за этого раскола и решительно выступали против раскола Жураковского, так как не видели церковно-канонических оснований для него, усматривая в декларации политический акт»[404].

Поддерживая тесное общение с митрополитом Сергием, о. Ермоген стал связующим звеном в передаче информации из-за рубежа митрополиту Сергию. Еще в 1926 г. он через Николая Николаевича Буркова, который находился в переписке с митрополитом Антонием (Храповицким), получал церковные новости об эмигрантских деятелях Церкви[405].

Н. Н. Бурков был по-своему замечательной личностью. Заочный крестный сын митрополита Антония (Храповицкого), знакомого с отцом Николая Николаевича, Бурков служил в царской армии, в 1915 г. попал в германский плен. После того как правительство гетмана Скоропадского договорилось с немцами о возврате военнопленных, выехал в Киев. По протекции митрополита Антония стал начальником лаврской домовой охраны. Переписывался с келейником митрополита Антония архимандритом Феодосием, получая от него сведения о зарубежной Церкви, в свою очередь сообщая в Сремские Карловцы сведения о киевских знакомых. В 1927 и 1931 г. подвергался аресту