Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов - [51]

Вот почему мое мнение таково, что следует сделать все возможное, чтобы убедить В. В. Зеньковского и YМСА от издания такой брошюры не отказываться. Конечно, те места, опубликование которых может, по мнению редакторов, повредить кому-нибудь из находящихся в России, следует опустить»[383].

Отказавшись от напечатания брошюры, парижские церковные деятели приняли решение заплатить гонорар авторам церковных материалов, напечатанных в «Последних новостях», переслав деньги в Варшаву. По сообщению Зеньковского, некая сумма предполагалась для пересылки о. Анатолию Жураковскому, что, несомненно, если было исполнено, вызвало горькие чувства у бывшего ученика.

Вероятно, были получены еще какие-то документы, поскольку вопрос вновь обсуждался в беседе Евреинова с Зеньковским, который был проездом в Праге. Об этом разговоре Борис Алексеевич писал Вельмину 21 ноября 1930 г.:

«Церковные материалы он [Зеньковский] своевременно получил, ознакомился с ними сам и через Лаговского ознакомил митр[ополита] Евлогия и других лиц, духовных и светских. Материалы, по мнению В[асилия] В[асильевича], представляют собой совершенно исключительный интерес и сильно расшатывают позицию митр[ополита] Евлогия и И. П. Демидова. Но нам здесь, в эмиграции, невозможно втягиваться в церковную распрю и борьбу, происходящую там. В[асилий] В[асильевич] рассматривает действия Вашего корреспондента как желание втянуть нас в эту борьбу. Мы должны, по мнению В[асилия] В[асильевича], оставаться нейтральными даже в том случае, если мы внутренне убеждены, что правда на стороне митр[ополита] Кирилла (курсив мой. – О. К.). Я здесь с В[асилием] В[асильевичем] согласен. Но сам все более и более внутренне убеждаюсь, что, по существу, Ваш корреспондент прав, и все мое сочувствие на стороне несчастных ссыльных епископов»[384].

В ходе дальнейшей переписки корреспондент из Киева сообщает об арестах в Киеве, где «в тюрьме находится 57 священников, 20 ксендзов. За это же время арестованы в Житомире архиепископ Волынский Аверкий и епископ Коростенский Леонтий и увезены в бутырскую тюрьму, где ныне сидят. Таким образом, Волынская епархия остается без епископа. В то же время в Ташкенте заключен в тюрьму епископ Лука (б[ывший] профессор-хирург ташкентского университета, фамилия его Войно-Ясенецкий). Затем по дороге в Соловки замерз московский иеромонах Мануил, а в с. Екатериновке Кашинского района Черкасского округа убит милиционерами иеромонах Киевского Михайловского монастыря Филарет, посланный туда на приход».

Киевский корреспондент рассказывает об отношении верующего народа к митрополиту Сергию: «Что же касается М[итрополита] Сергия, то недовольство и возмущение против него со стороны народа настолько велики, что он и члены его Синода, подписавшие интервью, не могут служить больше в Московских храмах. Народ устраивает шумные скандалы, не пускает их в храм с криками “предатели, христопродавцы, живцы” и т. д. Так, например, в храме Николы на Палашах народ с таким озлоблением набросился на митрополита Сергия и епископа Питирима, что им с трудом удалось выйти из храма, не окончивши всенощной. На следующий день Литургию служить они уже не явились»[385]. Одновременно с этим письмом Вельмин узнал о высылке его родственников и знакомых в Нарымский край.

Последнее письмо от Вельмина с газетными вырезками Косткевич получил в начале лета 1930 г. перед отъездом в Донбасс.

Процесс над Г. А. Косткевичем, 1930–1931 гг.

Осенью 1930 г. в письмах Вельмина к Евреинову нарастает тревога – в Киеве идут аресты. В комментариях к одному из писем Вельмин уточняет: «“Неутешительные сведения, сообщенные мною”, – полученные мною сведения о том, что один из моих братьев, оставшихся в России, вызывался в ГПУ, где его допрашивали о том, какие нелегальные сношения с Россией я имею. Так как мой брат к этому совершенно непригоден и ничего об этом не знал, то после допроса он был отпущен. Но самый факт допроса серьезно меня обеспокоил, и я в своем письме к Б[орису] А[лексеевичу] Е[вреинову], на которое он отвечает 2/IX–1930, строил ряд предположений по вопросу, чем мог быть вызван этот допрос»[386].

В следующих письмах Вельмин сообщает Евреинову о репрессиях, об арестах своих братьев и близких друзей. Анатолий Петрович предполагает, что и в Польше за ним следят. В письме от 21 октября 1932 г. Вельмин пишет: «Оказывается, за “моим корреспондентом” была давно уже слежка и однажды, когда он выходил из квартиры, где он получал мои письма, он был арестован, причем при нем были найдены только что полученные от меня письмо и кое-какие брошюры. По моим предположениям, это могло быть в августе или сентябре 1930 г. Долгое время он отказывался от всяких показаний, но затем, под влиянием пыток, пришлось ему рассказать все. <…> Мой корреспондент – человек очень мужественный; но, несомненно, пытки были так ужасны, что он выдержать не мог и принужден был рассказать все, что знал, а знал он многое: он помогал мне, когда я скрывался в России и при моем бегстве, и знал других лиц, тоже помогавших мне в этом. Все они и были арестованы в декабре 1930 г., а так же и мои братья; большинство этих лиц были так же, как и мои братья, осуждены к ссылке на разные сроки. <…> По этому делу два раза приезжал в Киев из Москвы особый следователь, который допрашивал арестованных»