Голос солдата - [103]
— Ты, земляк, — убеждал он Митьку, хотя для того, чтобы им быть «земляками», надо было передвинуть Марьино чуть ли не на полтысячи километров, — главного в жизни не поймешь. Скажи вот, отчего нам домой не торопиться? Где человеку может быть лучше, нежели дома? Чего помалкиваешь?
— Я чего помалкиваю? — возражал Митька с усмешкой. — На разговор с тобой, Вася, время жалко. Больно уж глуп ты, парень. Отчего глуп, спрашиваешь? Верно, уродился таким. Тут уж… Нам с тобой, парень, лучше уж нигде не будет…
— Эту песню ты, земляк, брось! Нам и нынче-то лучше, нежели ребятам, что с войны лежат в сырой земле. Мы с тобой какими ни на есть, а живыми на родину прибыли. Мало, что ль, этого? У Славки хоть спроси.
— Чего Славка скажет, я получше иных-прочих знаю.
Леонид отложил газету, стал натягивать брюки, спрятанные контрабандой под матрацем. Одна их штанина была подшита и напоминала мешок для овса, которые когда-то извозчики надевали на морды лошадям. Надел Грушецкий брюки, сунул ногу в модельный полуботинок, натянул через голову голубую шелковую безрукавку, пристегнул трофейные наручные часы на ремешке, достал из тумбочки бритвенный прибор и зеркальце, попросил Митьку принести горячей воды. Только намылил щеки для бритья (я был уверен, что он собирается к Рубабе) — на пороге палаты появилась Люся, жена слепого массажиста.
— Товарищ Грушецкий! — капризно и кокетливо заговорила она. — Сколько можно ждать? Вы собираетесь или нет?
— Что за вопрос? Добреюсь вот — и готов.
Через несколько минут мы, глядя из окна, наблюдали за ними, идущими рядом по асфальтовой дорожке к воротам. Люся, низенькая около высокого одноногого Грушецкого, смотрела на него снизу вверх и оживленно что-то ему рассказывала.
— Поменял шило на мыло, — презрительно сморщился Васька Хлопов. — Нашел с кем любовь крутить! Рубаба — девка красивая, молодая — что надо. И за-ради него на все… А Люська — одно сало, да вся крашеная-перекрашенная. Тьфу!..
— Думаешь, он с ней?.. — Невозможно было поверить, что это правда. — Может быть, они просто по делу?
— Лопух ты, Славка! — Митька презрительно хмыкнул.
— По делу! — засмеялся Васька. — Студент на бабу зря время не тратит. Поглядишь, когда он в палату вернется.
Леонид возвратился на рассвете.
12
Здесь, в клинике профессора Ислам-заде, у меня выработалась привычка, просыпаясь по утрам, рассматривать свою культю. Прошло чуть больше года после ранения, а я уже и не помню, как выглядела моя правая рука, какими были пальцы, ногти, ладонь. Рассматриваю по утрам свою культю, и кажется, что она у меня от рождения. Всегда так же сужалась от локтя к оконечности, всегда на месте запястья был этот как бы отполированный, блестящий рубец и к нему красновато-синими извилистыми овражками тянулись шрамы. Меня это уже давно перестало повергать в ужас. Культя даже представлялась вполне привлекательной. А вот какой она станет?
Профессор Ислам-заде обещает сделать операцию «по Крукенбергу», отделить лучевую кость от локтевой, после чего, уверяет он, я смогу научиться самостоятельно есть, брать кое-какие предметы (книги, например) и даже сумею, если очень постараюсь, писать. Это больше похоже на сказку, чем на правду. А операцию перенести придется. Само собой разумеется, это не трепанация черепа, но все-таки…
Вот если бы хирурги научились пришивать инвалидам конечности, если бы умели пересаживать поврежденные органы! Если бы… Тогда стоило бы вытерпеть любые страдания, любую боль. А так? Вдруг эта операция «по Крукенбергу» ничего не даст? Хотя… черт с ним! Пусть вместо гладенькой культи торчат из рукава две безобразные палки. Плевать! А вдруг?.. Вдруг у профессора все получится и я смогу держать этими палками книги, ложку, вилку, хлеб, вдруг в самом деле научусь владеть карандашом и ручкой? Значит, смогу поступить в университет, смогу потом работать, жить как человек?..
Странно, что профессор как будто забыл обо мне, забыл свои обещания. Неужели не понимает он, что в моем положении тягостнее всего неопределенность? Как можно было обнадеживать меня, если он и не собирался оперировать?..
Палатный врач Джемал, тот самый, что приходил в госпиталь с профессором, на обходах ничего не говорит мне. Отмалчивается и сам профессор на своих обходах (они бывают раз в неделю), а когда встречается со мной в коридоре клиники, отворачивается, будто боится, что я начну его расспрашивать.
Ничего не понимаю. Если меня взяли сюда, чтобы сделать операцию «по Крукенбергу», то зачем тянуть резину? А если не думают оперировать, то какого черта держать в клинике?!
Я проснулся раньше всех в палате. В коридоре ссорились нянечки. С улицы долетали чьи-то голоса, звонки трамваев, просигналил под окнами автомобиль. Все было привычным и надоевшим. Духота стояла такая, что майка прилипла к телу, будто была пропитана разогретым столярным клеем.
По обыкновению начал рассматривать культю. Сколько времени ей оставаться такой, как сейчас? Как она будет выглядеть после операции? Я думал об этом, потому что днем ожидался очередной профессорский обход. Может быть, сегодня наконец старый Ислам-заде назначит срок операции?
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.